Кроме того, анархисты поняли, что если человечеству удавалось по временам двигаться вперед, то всегда это было - через революцию. Периоды мирного развития - не что иное, как осуществление идей, выдвинутых во время революции. И в самой-то революции дело двигалось вперед только тогда, когда народ выступал вперед и, отстранивши буржуазию, путавшуюся в революции и мешавшую народу идти вперед, брал дело в свои руки, и сам шел на разрушение старого строя и созидание нового.
Так было при взятии Бастилии; так было, когда по всей Франции запылали помещичьи усадьбы, и крестьяне стали жечь уставные грамоты (которыми установлены были их повинности и платежи помещикам) и начали брать себе назад земли, отобранные у них помещиками. Так было, когда простые, безвестные люди из народа задержали короля, который бежал из Парижа, чтобы передаться за границею немцам.
Так было, когда надо было брать королевский дворец, в 1792-м году, а потом надо было принуждать болтавших буржуа, чтобы они казнили короля. Так было, наконец, когда из самого революционного парламента пришлось народу удалить силою партию Жирондистов, т. е. тех буржуазных представителей, которые очень хорошо говорили о свободе, равенстве и братстве, но когда народ стал требовать «раздела земель», «уравнения богатств», или только таксы на хлеб, потребовали от парламента, чтобы им была дана власть казнить всех таких «бунтовщиков» без разбора.
Даже самую революцию мы, как видно, понимаем иначе, чем понимают ее писатели всех политических, буржуазных и социал-демократических, партий. Для нас, прежде всего, является вопрос: что дало народу данное движение? Каких немедленных практических результатов добился тот, чьим трудом живет вся наша цивилизация, и кому, даже в момент революции, бросают лишь корку хлеба - да еще красивые слова о братстве, причем этот самый народ продолжают ненавидеть так же, как его ненавидели в былое время расфранченные дворяне.
Вопрос «Что выиграл народ в данную минуту революции?» - этот вопрос для нас бесконечно важнее всех громких, пышных фраз, произнесенных в парламенте или на площади. И еще - какая новая идея была выдвинута народом в данном движении, даже если ему и не удалось осуществить ее вполне? Вот почему, например, мы так дорожим идеею свободных общин, выдвинутою парижскими рабочими, во время Коммуны 1871-го года. Она является в наших глазах задачею, которую наиболее развитая часть французского народа наметила нам для будущего.
И, наконец, мы спрашиваем: «Какую долю принял народ в данном движении?» Если бы какая-нибудь благодетельная волшебница могла дать народу богатство, счастье одним мановением своего волшебного жезла, мы и тогда спросили бы себя: «Принимать ли этот дар? Если это счастье - простой подарок, ведь оно не продержится. Прочно живет только то, что завоевано самим народом».
Но волшебниц нынче уже нет в истории. А в политиканов, считающих себя волшебницами и обещающих народу всякие блага, мы вовсе не верим. Вот почему, когда мы читаем, как французские крестьяне, особенно в восточной Франции, сами уничтожили все остатки крепостного права с 1788-го по 1793-й год, сами отбирали назад у помещиков награбленные земли, сами, с вилами и дубинами в руках, заарестовали беглого короля и привели его назад в Париж, сами беспощадно уничтожали в деревнях все старое чиновничество, выросшее при крепостном праве, сами уничтожали в городах цеха, обратившиеся в руках государств в средство закрепощения городских рабочих, - мы радуемся этому движению. Мы видим в нем не только немедленное серьезное улучшение их быта, но нечто еще более существенное: то, что в крестьянине и рабочем того времени заговорил человек, взбунтовавшийся против всех насевших на него тунеядцев. Мы видим в этом народном движении (кстати сказать, богатеи правители того времени уже звали это движение анархическим), - мы видим в этом народном движении залог будущего развития; мы чувствуем, читая о нем, что страна, переживая такой подъем народного духа, сумеет устоять против нашествия королевских и имперских войск из Германии и из Австрии, и станет на долгие годы во главе всякого передового движения в Европе. Так оно и было на деле.
Веками старались убить в народе всякую силу революционного почина. Веками старались уверить его, что его спаситель - король, царь, имперский судья, королевский чиновник, поп. И теперь есть люди, старающиеся уверить народ, что за него готовы радеть всякие благодетели, лишь бы им позволили писать законы...