o 8b191ad8675a2039

— А нас куда же? — ахнула Феодосия.

— Тебя — в монастырь, а Марфу — на престол царский, в жены царю.

— Дак есть ведь у него… — округлила глаза Феодосия и вдруг вся поникла. — Да и крестный

отец он Марфуше.

Федор пронзительно посмотрел на жену.

— А ты что ли уже и постригаться готова?

— Да я-то ладно, — отмахнулась она. — Что будет, то будет, а за Марфу душа болит, дитя ж

мое она.

— А мне она не дитя? — взревел вдруг Федор. — Мне, что ли, хочется кровиночку свою

единственную на потеху царскую отдавать!

— Как же он с Марией Темрюковной-то развенчается?

— Как, как! В монастырь отправит, и вся недолга. Не рожает она, дитя было единственное,

да и то померло. А что он Марфе восприемником был — дак ее митрополит Макарий

покойный крестил, у него уже не спросишь, а кто из причта того живы еще, покажут, что царь

там только рядом стоял. Устроят смотр девиц заради приличия, как с Анастасией

Романовной было, он Марфу и выберет.

— И что делать? С царем не поспоришь.

— Это Матвей пусть задницу свою ему подставляет, — огрызнулся Вельяминов. — Я заради

Ивановых прихотей не собираюсь ни с тобой расставаться, ни Марфу отдавать. Я свою дочь

ни за золото ни за почести не продам.

— Говорила я с Марфой, — торопливо произнесла Феодосия. — По душе ей Петька.

— Так пусть венчаются быстро, пока время есть, и уезжают отсюда. Спосылай гонца на

Английский двор.

— Говорил ты с отцом? — Иван погладил по голове лежавшего рядом Матвея Вельяминова.

— Говорил. Просит подумать ему дать, все ж годы у него, а тут дело такое великое. Да и

здоровье, говорит, не очень, нога увечная беспокоит.

— Нога, как же. Он нас всех переживет, помяни мое слово. Как он под Полоцком меня от

пули спас, собой заслонив, с тех пор нет у меня человека вернее. Он и ты. Помнишь, как ты

под кинжал воронцовский шагнул заради меня? Иной раз думаю, сдох Степка али где

бродит, собака? Петька, тот помер наверняка, мальцу одному никак не выжить.

— Гниют его кости где-то, куда ему выжить, безглазому-то, — равнодушно проронил Матвей.

— Расскажи-ка мне про Марфу вашу, — царь внимательно посмотрел на любовника и вдруг

усмехнулся. — К ней-то ревновать не будешь, а, Матюша? Все ж сестра твоя, едина кровь.

— Да она ну чисто парень, — скривился Матвей презрительно. — Груди нет, бедра узкие, как

рожать — неведомо. Волосы красивые, это есть, будто листва палая, и глаз зеленый.

— Груди да бедра — дело наживное, — задумчиво протянул Иван. — Сколько ей лет-то,

пятнадцать? Девчонка совсем. Твоя невеста покойная посочней была, помнится.

— А что с Марией Темрюковной? — поспешно увел Ивана от опасной темы Матвей. — Не

угодила она тебе али что?

— Наскучила она мне, Матюша. Да и не хочу я сынов с кровью черкесской. Тем более что и

понесла она раз всего. А что, невеста моя будущая — тихая, как девице и положено?

— Балованная она да нравная, — хмыкнул Матвей.

— Так оно и лучше будет, Матюша, нравных учить да ломать — как раз по мне. Помнишь, как

с тобой у нас было в первый раз-то?

По лицу Матвея пробежала легкая тень, он кивнул через силу, но Иван, увлеченный своими

мыслями, этого не заметил.

— Как я из тебя пса верного взрастил, так и из сестры твоей псицу свою сделаю. Охожу ее

плетью по спине, дак она потом еще крепче любить будет. Вы, Вельяминовы, преданные, за

то и ценю.

Иван поцеловал Матвея в губы и добавил: «А тебе, должно, охота поглядеть, как я сестру

твою девства лишать буду, а? На Марью свою глядел, знаю я. Вот и снова случай тебя

потешить будет, златовласка ты моя.

Матвей оперся на локоть и посмотрел в желто-зеленые глаза Ивана,

— Ты, государь, пока батюшка мой раздумывает, повели нам вокруг Москвы скверну

искоренить. А то не дело это, живем, аки на острове, изменниками окруженные.

— Дело говоришь, — Иван помедлил. — Да вона хотя бы неподалеку от усадьбы вашей,

Волоколамская обитель. Там в остроге еретик Матвей Башкин сидит, коли не сдох еще. Отец

твой во время оно делом его занимался. Вот с него и начните, с Башкина. Как англичан

сегодня с грамотами от королевы ихней примем, так и поезжай туда с отрядом.

Матвей склонил голову в знак повиновения, и царь, раздув ноздри, намотал золотистый

локон себе на пальцы.

— Авессаломова участь, говоришь? Ну-ну, поглядим, как оно обернется.

Марфа открыла глаза и увидела себя распростертой на низкой, покрытой шкурами

лежанке. В очаге плясал огонь, и в его отсветах тело девушки казалось высеченным из

молочного мрамора. Она попыталась прикрыться — в углу стоял кто-то темный, не

понять, смотрит он на Марфу или опущены его глаза.

«Как взглянет он на тебя, так и смерть твоя придет», вспомнила Марфа и нащупала