o 8b191ad8675a2039

рядом с собой кинжал. Глаза человека вдруг открылись, они меняли цвет, из янтарных,

волчьих становились темными, холодными, будто вода в омуте. Он поманил ее, и

девушка покорно встала, повинуясь движению его руки, клинок выпал из ее похолодевших

пальцев. Переступая босыми ногами, она пошла за ним, не спрашивая, куда и зачем. На

пороге обернулась — кинжал блестел серебряной молнией, брошенный и забытый.

— Марфа! — услышала она чей-то голос в свисте ветра, бьющего в полуоткрытую

дверь. Беги!

Темный человек ждал, заслонив собой выход. Марфа метнулась к очагу, схватила кинжал,

и, обернувшись, несколько раз ударила в темноту. Раздались хрипы и стон, она

почувствовала, как течет горячая липкая кровь по рукам.

— Марфа! — Она с трудом вырвалась из страшного сна, открыла глаза. Феодосия сидела на

ее постели со свечой.

— Дурное привиделось, матушка, — пожаловалась девушка и вдруг ахнула — руки и вправду

были испачканы кровью.

— Новолуние пришло, — невозмутимо кивнула мать. — Что побледнела? Не первые ж крови

у тебя, пора привыкнуть уже. Сбирайся скоренько, Марфуша, мы на Воздвиженку едем.

Много не бери с собой.

— Сейчас? Ночью? — опешила Марфа. — Куда? Зачем?

— Надо. Поторопись, девонька.

Федор Вельяминов читал при свече грамоту, доставленную с Английского двора.

— Пишет Петька, что они поехали в Александрову слободу царю представляться. Не узнает

его Иван-то?

— Да он его мальцом совсем видел, и то всего разок. Пете тогда года два или три было, как

тут узнать, — пожала плечами Феодосия. — Тем паче Петя сам говорил, что прислали его

сюда слушать, рта он раскрывать не будет.

Федор сжег письмо.

— Нельзя, чтобы они с Матвеем встретились. Боюсь я, сын мой Петра не забыл.

— Федь, а кто свенчает-то их в тайности?

— Знаю я одного человека надежного, — Федор взглянул на двор. — Все, готов возок.

Поехали.

Петя раскрыл окно — день начинался медленно и нежно, на востоке небо было будто

золотом расписано. Звонили колокола Покровского собора, за белокаменными стенами

крепости на том берегу реки видны были крыши царских палат. Тихо было в Александровой

слободе, будто и нет в ней никого.

Воронцов с каждой минутой все больше вспоминал гульливую, разбитную Москву. И шумно,

и суетно здесь, и шастают по торговым рядам на Красной площади подлые людишки,

норовящие залезть к тебе в карман, но Петя неожиданно чувствовал себя здесь как дома.

Он ходил среди деревянных лавок, прицениваясь, пробовал еду, смотрел на привычную для

него торговую круговерть. Москва, в которой он родился, — он понял это, любуясь дивными,

словно из сказки, очертаниями Кремля, — была для него все это время сном, чем-то, не

существующим на самом деле. А теперь над его головой плескалось синее, высокое небо —

в нем галдели, горланили птицы, а вокруг таким же многоголосьем перекликалась площадь.

В царской резиденции была неспокойная тишина, о которой Степан говорил, что она похожа

на безветренное море, замершее перед ураганом. Царь принимал их в тронном зале. Во

время трапезы, на которой было полтысячи человек, английская делегация сидела за

отдельным, хоть и близким к государю столом. Петя смутно, еще с детства, помнил обилие и

богатство царских обедов — на столах стояли золотые, изукрашенные драгоценными

камнями, тяжелые кубки, подавали разом сотни жареных лебедей, а перед третьей

переменой блюд слуги занесли в зал огромные серебряные чаны с живой рыбой,

доставленной с Белого моря.

Матвей Вельяминов, — Петя узнал его сразу, — сидел чуть ниже царя. Если бы не черный

кафтан, то и не скажешь, что прошло двенадцать лет и что Матвей Федорович вот-вот

разменяет четвертый десяток. Троюродный брат, казалось, совсем не изменился за эти

годы. Юношеский, нежный румянец оттенял белизну кожи, золотистая копна длинных,

волнистых волос…

Толмач у царя был преотвратный. Пете все время хотелось его поправить, но он каждый раз

успевал себя одернуть.

— Значит, хотите вы, чтобы морским путем в Холмогоры, да и на все побережье Белого

моря, только ваши корабли могли ходить? — переспросил царь.

— Да, ваше величество, — поклонился Дженкинсон. — Учитывая цены, которые мы

предлагаем, и то, что приказ Большой казны будет первым совершать у нас закупки, мы

считаем это справедливым.

— Совсем обнаглели англичане, — негромко буркнул Матвей. Дженкинсон вопросительно

посмотрел на толмача, тот замялся, а Иван, положив руку любимцу на плечо, ухмыльнулся:

«Шутим мы, шутим».