o 8b191ad8675a2039

Макарий тогда сказал: «Благодари Господа, что не сожгли тебя. Государь, в неизбывном

своем милосердии повелел сослать тебя на покаяние в монастырь навечно.

Покаяние, он хмуро усмехнулся, тряхнув кандалами. Впрочем, если уж каяться, то не перед

раскрашенной доской, а тут, где никого, кроме него и Бога, не было.

Вдруг перед его клеткой возник чей-то силуэт. Сначала узник решил, что пришел монах, но,

приглядевшись, — за столько лет, проведенных впотьмах, зрение сильно ослабело — понял,

что ошибся. Человек в черном, монастырского покроя кафтане, раздвинул губы в улыбке:

«Ну, здравствуй, Матвей Семенович».

У Пети заледенела спина. Человек стоявший сзади, медленно провел по ней клинком вниз и

уткнул его чуть пониже ребер, слева.

— Коли в ребра бить, — свистящим шепотом объяснил он, — клинок на кость может

натолкнуться. Лучше сюда, — истечешь кровью, как боров на забое.

Так же учил когда-то Петю старший брат. А еще Степан говорил: «Если сзади на тебя

нападут, то одной рукой тяни противника за руку вниз, а второй упрись ему в подбородок, и

голову, голову ему заламывай. А как бросишь ты его на землю, то сразу коленом грудь

прижми».

Петя сделал в точности, как учил брат, и, когда противник рухнул в жирную, чавкающую

грязь, навалился сверху. Тот от неожиданности разжал пальцы и выпустил кинжал. Воронцов

достал свой — короткий, дамасский, подаренный Степаном в прошлом году, приставил его к

горлу нападавшего. Лицо было незнакомым

— Кто тебя послал? — Петя чуть надавил на клинок.

— Боярин мой… Матвей Федорович… Не губи, — взмолился несостоявшийся убийца.

Петя коротко и быстро ударил его в шею. Клинок вонзился в кость и застрял. Человек

выгнулся, на губах выступила кровь. Он еще жил — хрипя, цепляясь сильными пальцами за

горло. Воронцов глубоко вдохнул и с силой выдернул клинок. Умирающий засипел, захрипел.

И затих.

Петя посмотрел на свои руки, и, с трудом сдерживая подступившую тошноту, подставил их

под струи ливня. Под ногами пузырилась кровь, смешанная с грязью. Петя упал на колени и

его вырвало прямо в лицо мертвеца, а потом еще и еще раз — когда он увидел совсем

близко распахнутую, огромную рану, в которой собиралась дождевая вода.

Светловолосый молодой человек присел на кроточки и приблизил лицо к прутьям. Узник

вгляделся — спокойное было лицо, ясное, красивые карие глаза смотрели прямо, не избегая

взгляда.

— Ты Матвей и я Матвей, тезки мы с тобой, Помнишь боярина Вельяминова, Федора

Васильевича?

Башкин кивнул. Он почти разучился говорить, с монахом они обменивались односложными

фразами, а другие слова ускользали, растворялись в темноте, в чаде факела, вроде и есть

они в голове, а раскроешь рот — исчезают.

— Сын я его, Матвей Федорович.

Нет, пронеслось в голове у Башкина, тот выше был и шире в плечах, и звали его не так. Как

его звали-то? Он нахмурился, пытаясь вспомнить. Тщетно. Тоже мальчик еще совсем — он

еще про корабли мне говорил. Сказал я на него, дак мука какая была, мочи терпеть не было.

— А что, — он ужаснулся звуку своего голоса. Из горла вырывался то ли хрип, то ли

карканье. — жив Федор Васильевич?

— Жив-жив, — заверил пришедший, еще ближе придвигаясь к решетке, — что ему

сделается.

— А жена его, Федосья Никитична, жива ли?

— А знаешь ты ее?

— Как не знать, — узник улыбнулся, открыв черный, страшный рот с обломками зубов. —

Она нам тоже помогла тем летом.

Неужели, боярин Вельяминов прислал за ним своего сына? Неужели ему суждено увидеть

свет Божий.

— А ты помочь пришел мне? — он подслеповато щурился, — расплывалось в темноте лицо

гостя, ровно морок это был, оборотень, а не живой человек.

Матвей Вельяминов совсем припал к решетке и прошептал: «Помочь, конечно».

Петя оттащил труп в канаву за амбарами, и, шатаясь, поднялся в горницы.

— Я человека убил. Узнал меня Матвей, подослал холопа с кинжалом.

Глава Московской компании смотрел в землистое от усталости лицо юноши и вдруг

вспомнил, как легко входила шпага в тело противника, и как потом лилась на утоптанную

землю темная, быстрая кровь. Сколько лет ему тогда было? Тоже, как Питеру, —

восемнадцать. Он быстро наполнил вином бокал, протянул Воронцову.

— Ты сядь. Сядь, выпей, успокойся.

Юноша, не чувствуя вкуса, залпом осушил бокал.

— На Москву мне надо. Венчаться и увозить ее.

— Кого ее? — не понял Дженкинсон.

— Сестру Матвея младшую единокровную. Я ее с детства знаю, я сюда за ней и ехал.

Свататься.

— Посватался? — Дженкинсон стал одеваться.

— Куда вы?

— С тобой на Москву, куда, — проворчал купец. — Так ты что, невесту свою крадешь, что

ли? Родители ее против?

— Родители не против, только вот царь Иван тоже хочет ее себе в жены.

— Шпагу не забудь, — коротко приказал Дженкинсон.

Когда он шел наверх, заботливо поддерживаемый Матвеем, он посчитал ступени — их было

сто двадцать. Яркий полуденный свет ударил в глаза. Башкин дернул головой, зажмурился.

Он почти ничего не видел. «Как же я писать буду? Или, может хоть диктовать смогу, как

Феодосий.»

— А Федор Васильевич где?