О храбрых, нежных и влюбленных. Сказания пятиречья

У Сохни и в самом деле на душе было тревожно: весь день перед ее глазами стоял молодой чужестранец. Немало сказок слышала девушка о заезжих купцах, сегодня же эти сказки обратились в быль – она сама, своими руками подала красавцу гостю чашу, которую тот с улыбкой поднес к губам… Пальцы ее до сих пор горели от прикосновения к его пальцам… Никогда еще не доводилось ей видеть столь прекрасного лица, никогда не слыхала она таких милых речей… Каждое его движение ласкало, каждое слово заставляло сердце взмывать ввысь, словно на качелях… Казалось, в грезах своих она уже видела именно эти черты, вот почему, придя в их дом, незнакомец в один миг полонил не знавшее любви сердце девушки.

И сразу весь мир стал иным. Сохни затаилась. Утренняя встреча всколыхнула светлую гладь ее девичьей жизни, прогнала царивший в ней дух безмятежности. Тело девушки, прежде дремавшее в спокойной чистоте, трепетало, жаждая прикосновения возлюбленного. Вся она была – желание.

Наутро, как всегда, Туллха старательно обтачивал стройное горлышко кувшина, а Сохни сидела возле отца, месила глину и мечтала… Подчас пальцы девушки прикасались к губам, и тогда воспоминание о других пальцах заставляло сердце стучать упруго и громко. «Один только раз… Один-единственный!… Ну приди же… Приди!» – твердила она про себя.

Скрипнула калитка… Сохни позабыла дать отцу глину.

– Сохни, дочка, мой круг вращается впустую,- заметил Туллха.- Дай-ка небольшой комок, я сделаю пиалу к этому кувшину.

– Прости, отец! Кто-то вошел… Я загляделась на калитку…

– Да продлит Аллах твою жизнь, мастер-джи,- сказал Иззат Бег, кланяясь Туллхе и его дочери.- Как видишь, я снова здесь. Хочу купить у тебя еще немного посуды. Думаю увезти к себе на родину.

Гончарный круг продолжал вращаться.

– Ступай, дочка, и дай гостю все, что ему приглянется,- сказал мастер Сохни.- Уж очень он порадовал меня тем, что так высоко оценил труд рук моих.

Как и накануне, они прошли в лавку, ходили из конца в конец ее, из угла в угол, но сегодня каждый их шаг был значителен, каждое движение о чем-то говорило… Пятнадцать шагов в одну сторону, пятнадцать в другую – и вот они оба уже сопричастны великой тайне, ведомой только им двоим… С того момента, как Сохни взяла первый сосуд и передала его в руки Иззату, она перестала быть для него чужестранкой. Кувшин, пиала, чаша… Пальцы встречаются теперь уже безбоязненно, и каждое прикосновение рождает огненную вспышку, которая освещает затаенные уголки их сердец.

На этот раз для того, чтобы принести двадцать великолепных сосудов, Сохни потребовалось вдвое меньше времени, чем вчера. Они уже не говорили о цене, а лишь смотрели друг другу в глаза.

– Вы еще побудете в наших краях? – промолвила наконец Сохни.

– На днях отправляемся дальше,- неуверенно ответил Иззат.

– Вы принесли нашему городу радость…

– Моим друзьям здесь очень понравилось.

– А вам?… Улицы у нас тесные…- Сохни как бы подыскивала оправдание столь быстрому отъезду.

– После Дели гуджаратские улицы, пожалуй, самые просторные.

Руки Иззата, томившиеся по новому прикосновению, чуть не упустили кувшин. Юноша и девушка одновременно сделали стремительное движение – и засмеялись, почувствовав, что пальцы их почти сплелись.

– Приходите к нам еще,- промолвила Сохни.- Но мне сказали, что вы живете где-то далеко?…

А пальцы как сплелись – так и замерли.

– Кто сказал?

То, что девушка расспрашивала о нем, взволновало Иззата, пожалуй, не меньше, чем прикосновение ее пальцев.

Сохни смутилась и, как бы желая удержать бурно стучащее сердце, стянула на груди концы накидки.

– Я просила брата подруги сходить в ваш лагерь и обо всем расспросить,-не поднимая глаз, прошептала она.- От него и узнала.

Слова девушки тяжелыми хмельными каплями падали в сердце Иззата, сообщая ему удивительную смелость.

– Если тебе хочется что-то знать обо мне, лучше услышь это из моих уст. Я сам тебе расскажу.

Сохни медленно подняла на него глаза.

– Расскажи…- только и могли проговорить ее пересохшие от жара губы.

– Ну где я живу и чей сын – об этом ты слыхала. Я хочу рассказать тебе то, чего никто не знает, о чем никто не спрашивал…

Иззат остановился: мучительное желание сейчас, не медля, до конца раскрыться перед этой единственной девушкой, на мгновение сжало горло спазмой. Словно околдованная его речью, Сохни молчала, а нежное колечко губ застыло в немой мольбе: «Ну говори! Говори же!»