О смерти и умирании

Пациентка: Это произошло здесь. Здесь, в больнице. Хочу сказать, что годами шла к этому. Только теперь поняла, что такое вера и надежда. Раньше-то блуждала в потемках, все искала. Сегодня знаю больше, чем вчера, и все равно – впереди еще непочатый край. Тому иудею я говорила: «Если Бога нет, то я от этого ничего не потеряю. А коли есть – буду славить Его в меру моих слабых сил, ведь Он того заслуживает». До прозрения-то у меня все заучено было, все с чужих слов, образование опять же. Я… я не поклонялась Господу как дóлжно. Нет, мне казалось, что делаю все правильно, поверьте. Скажи кто, что я не верую, – оскорбилась бы. Сейчас чувствую – есть разница!

Капеллан: У нас еще будут вопросы?

Доктор: Да, но, боюсь, пора заканчивать, осталось пять минут. Думаю, мы сможем продолжить в следующий раз.

Пациентка: Хотела еще рассказать, что мне заявила одна пациентка: «Только не говорите, что моя участь – это божья воля!» Никогда не слышала, чтобы подобное замечание кого-то возмутило. Ей было двадцать семь, трое детей. «Терпеть не могу, когда так говорят. Все это я прекрасно знаю, но жить с такой болью! Тут не до лицемерия…» Мне кажется, не нужно так, достаточно сказать: «Боже, как мне плохо!», и любой поймет, каково тебе, и равнодушным не останется, и не будет заводить разговоры. Когда тебе лучше станет – дело другое. Еще думаю, что люди боятся слова «рак». Им кажется, оно притягивает боль.

Доктор: Есть и еще такие слова.

Пациентка: Многим так кажется. Мне – нет. Вот думаю, рак – болезнь по-своему милосердная. Мне она многое дала. Сколько новых людей встретила, с кем только не подружилась! Вряд ли диабет или стенокардия чем-то лучше. Выглядываю из палаты и радуюсь тому, что есть. А чего нет – того нет. Не стану никому завидовать! Правда, когда человеку совсем плохо, тут уж не до таких мыслей. Помогут ему или, наоборот, боль причинят – ни о чем другом он и думать в такую минуту не может.

Доктор: Помните себя ребенком? Какой вы были в детстве? Что вас заставило стать монахиней? У вас была религиозная семья, или что-то произошло?

Пациентка: Нет, из всей родни одна я ушла в монастырь. У меня было пять братьев и четыре сестры. Сколько помню, всегда хотела посвятить себя Богу. Знаете, после того как я прошла курс психологии, иногда казалось, что это было желание выделиться, чем-то отличиться от других сестер. Они все мамины дочки – хорошие хозяйки и прочее, ну а я больше любила читать и все в таком духе. Много лет прошло, и сейчас я думаю: правда, просто казалось. Бывает, пожалею, что пошла в монахини. И тут же вспоминаю: так хотел Господь, а я согласилась с Божьей волей. Он ведь мог тогда, в детстве, указать мне другой путь. Например, как сестренкам. Все думаю об этом, всю жизнь думаю. Вот стала бы хорошей матерью, хорошей женой. Только вариантов в то время не было – как Господь повелел, так и дóлжно поступать. Не скажу, что это принуждение – я ничего не делала против своего желания. Просто не понимала, что за этим стоит. В обитель ушла, когда исполнилось тринадцать лет, а обет дала в двадцать. То есть – до пострига времени подумать и определиться хватало, шесть лет в обители. Это ведь то же самое, что выйти замуж, – сама принимаешь решение, согласиться или отказать. Когда поступаешь по своему разумению – вкладываешь в это душу.

Доктор: Ваша мать еще жива?

Пациентка: Да, жива.

Доктор: Расскажите о ней.

Пациентка: Родители эмигрировали из (…). Язык мать учила самостоятельно. Мама – добрая душа, очень скромная, немного замкнутая. Отца она не очень понимала, как мне кажется. Он писал картины, успешно их продавал. Сейчас-то я вижу, что она постоянно чувствовала какую-то угрозу. Мама всегда ценила сдержанность, и общительность в нашей семье не больно-то поощрялась. Сестры в основном сидели дома, вышивали. Мать была ими довольна. А мне больше нравилось погулять, заняться чем-нибудь интересным. Вступала то в один клуб, то в другой. Вообще, говорят, что я – интроверт. Мне всегда было непросто…

Доктор: Не думаю, что вы – интроверт.