О театре и не только

Мишей Черным прозвали белорусские партизаны Михаила Хонинова. Белоруссия стала его второй родиной, это в честь него в Белоруссии село Погорелово, спасенное партизанами от гибели, переименовали в Хониново. Хонинов Михаил почетный гражданин города Березино. Как я познакомился с Михаилом Ванькаевичем, не помню. Но про него был наслышан еще в Сибири от мамы. Они учились вместе в Астрахани, в техникуме искусств, а потом с 1936 года работали в Калмыцком театре. После депортации он был директором театра. Михаил Ванькаевич поразил меня своей харизмой. Он всегда почему-то был шумный, громко разговаривал, говорил безаппеляционно, как давал команды на войне, глаза немножко навыкате, с большой гривой волос. Мы были одного роста, но он был немножко полноват. Встречались обычно на Пионерской или возле обкомовской гостиницы. Он брал меня под руку и говорил:

– Проводи меня.

И мы шли вниз к пескам. По дороге он спрашивал про дела в театре. А потом начинал костить чиновников, партийных функционеров и незаметно переходил на творческие дела. Очень переживал, что мало обращают внимание на культуру, нет денег на печатание книг. Однажды, при очередном провожании, Михаил Ванькаевич сказал, что у него есть пьеса-сказка.

– Посмотри, может, понравится, – сказал Михаил Ванькаевич, хлопнул по плечу и удалился.

В другой раз он спросил про маму.

– Весёлая была она. Мы все были веселые тогда. А потом скрутили нас. И сейчас свои же крутят. Но я не веревка! И ты не сдавайся! Чего это главными режиссерами у нас всегда варяги становятся? – и он начал громко костить министра культуры и еще секретаря по идеологии. Шли прохожие. Михаил Ванькаевич, не обращая внимания, костил все и вся. Вдруг успокоился и сказал:

– Но это между нами.

Ну, думаю, бывший партизан и тоже чего-то боится. При встречах Михаил Ванькаевич чего-то не договаривал. Я видел: что-то его гложет внутри, какая-то боль в душе, но мне, молодому, он не хотел говорить. Хотел высказаться, но я был не тот субъект. И я был не в материале. Я был хорошим слушателем и больше ничего. Не мог поддержать, посоветовать.

Многих, про кого он говорил, я не знал. Стоял, как истукан, и кивал головой. Уж очень были разные весовые категории, да еще мой никудышный возраст. Не до каких-то размышлений, выводов. Не любопытные мы в молодости. Если бы сейчас встретились, мы бы поплакали на всю катушку. Я чувствовал, что Михаил Ванькаевич хорошо ко мне относится, он был человек независимый, у него был свой кодекс внутри. И какую статью внушить собеседнику, он знал.

Человек зависимый и не талантливый живет тем, что о нем думают другие, а человек независимый и небездарный живет тем, что он думает о других. Вот это мне понравилось в нем. Может он был излишне категоричен, но его позиция и оценка явлению, событию, человеку были ясны и не двояки.

«Взять высотку!» – звучит подтекст в разговоре. Не обойти, не переждать, а «взять высотку» и все тут. Человек он был прямой, бескомпромиссный. Вначале рубил, а потом думал. Правильно ли делал? Но таков характер. Иногда нужно поступать и так, как требует сердце. А потом уже включать ум. Доброхоты накатали письмецо на Михаила Ванькаевича, а тут еще партийная организация Союза писателей Калмыкии вдруг «разоблачила» злостного неплательщика партийных взносов партизана-писателя. Ведь был нанесен огромаднейший урон государству. Чуть не сорвал пятилетний план страны из-за неуплаты партийных взносов. Классики «изобличили» белорусского партизана, который подрывал экономические устои СССР. К стенке его! И выгнали из партии, а потом вымыли руки и верно с «чистой совестью» вдарили по наркомовской.

Гитлеровцы давали вознаграждение за голову Миши Черного 10 тысяч оккупационных марок, а соплеменники-классики сняли с партии. Поэтому что-то Михаил Ванькаевич мне не договаривал, а в душе у него видно скребло бульдозером.

А еще раньше, когда Михаил Ванькаевич работал директором театра в клубе «Строитель» после депортации, тоже доброжелатели написали письмо в обком партии. Кто написал, я знаю, но не о них сейчас речь. Михаила Ванькаевича вызвали на ковер бюро обкома партии и спросили у героя-партизана Белоруссии:

– Одевали и использовали театральный костюм в быту, а не на сцене?

Бывший партизан Хонинов отвечал, как на допросе.

– Одевал театральный костюм.

– А почему вы, директор театра, использовали государственное имущество? – спросили члены обкома партии.

– Понимаете, товарищи члены бюро, одеть было нечего. Приехал из Сибири в старье, а тут надо выходить на сцену перед зрителем, не в старье же выходить. Вот я на час-два одевал театральный костюм, – честно признался герой-партизан Белоруссии, за голову которого гитлеровцы давали 10 тысяч оккупационных марок.