О всех, забывших радость свою

На следующей станции в вагон вошла целая толпа людей, которая смела этих двух женщин куда-то в самый конец. Я даже подумал, что хоть ты на лбу себе напиши слово «инвалид», все равно не уступят место, все равно не посмотрят и сметут так же, как и всех. Никого не волнуют твои проблемы. Никого, кроме матери.

В приемном отделении все сгрудились над маленьким окошком, будто над пивным ларьком около завода, и кричали хором:

— Когда придет врач?!

— Мне дадут сегодня направление или нет?!

— Как мне пройти в третье отделение?

— Женщина, моему мужу нужно делать операцию на позвоночнике. В какой кабинет мне обратиться?

Из окошка донесся скрипучий женский голос:

— Пока не придет заведующий приемным отделением, ничего сказать не могу. Все вопросы решать через него, а у меня обед.

Окошко захлопнулось. Народ начал бурчать и проклинать чиновников, бюрократов, начальников и всех сразу вместе.

Вернулась мама.

— Елена Николаевна сказала, чтобы мы подождали тут. Она сейчас позвонит в приемное отделение и договориться, чтобы нас приняли.

— Хорошо, мам, подождем.

— Маску не снимай, смотри сколько народу. Все чихают и кашляют.

— Хорошо, мам.

Минут через десять открылось окошко:

— Кто тут Еременко?

— Мы, — вскочила мама. — Мы Еременко.

— Вот, возьмите свою историю болезни, идите в распределительный кабинет, сдайте вещи, и там вас проводят в отделение.

— Спасибо.

Мы встали и пошли в этот кабинет по коридору. До моего уха долетели гневные пожелания и жалобы на коррупцию и блат.

В отделении нас сразу встретила как обычно хмурая Елена Николаевна и попросила разместиться в двадцать шестой палате. Пришла она с тонометром в руках только через час, когда я уже отпустил маму домой.

— Максим, сейчас сходишь наверх и сделаешь рентген, потом на первый этаж тебя спустят девочки на лифте на эхо сердца. Кровь сдашь завтра перед биопсией. Если все будет хорошо, на третий день выпишем.

— Хорошо.

— Как себя в целом чувствуешь?

— В целом лучше, конечно. Боли уже не такие, как раньше. Ожоги зарастают, шов тоже. Голова болит часто, сердце дергает, на пятку наступать больно, стул жидковат. Вот примерно так.

— Ну да, все знакомо. Голова болит из-за такролимуса. Концентрация высокая, видимо. Завтра кровь сдашь, посмотрим. Назначу тебе еще таблетки, стабилизирующие давление. Пятки тоже вещь знакомая. Пяточная кость, да и вообще суставы страдают от гормонов и в целом от таблеток. Ничего не поделаешь. Таблетки отменить все равно нельзя.

— Понимаю, да.

— Несмотря на боли, ты все равно ходи. Можешь на улицу выйти сегодня, если есть желание. Тебе сейчас залеживаться нельзя особо. Дома-то выходишь гулять?

— Редко. На балконе обычно стою, дышу. Слабость.

— Нет, балкон не подойдет. Нужно именно ходить по улице. Не долго, но ходить, сердце тренировать.

— Хорошо, буду теперь ходить. Вот сейчас перекушу и пойду, погуляю.

— Договорились. Мама уже домой поехала?

— Да.

— Ладно.

Палата была двухместной, но сейчас я был в ней один. Разложив вещи, я сходил сделать рентген и эхо сердца. Сказали, что все в норме. Вернувшись обратно в палату, я вскипятил воды и выпил немного чая с черным подсоленным хлебом, посидел немного, потом все-таки оделся и вышел на улицу, предупредив медсестер, что погуляю в сквере.

Весна набирала обороты. Погода действительно налаживалась, и те серые тучи с утра, что наводили тоску, сменились белой рябью на голубом небе. Воробьи купались в маленьких лужицах и весело чирикали под солнцем. Шелест листьев убаюкивал, после чая хотелось дремать, но внезапно меня начали слепить блики солнца. Я прикрыл глаза рукой и, немного привыкнув к свету, сумел разглядеть их источник. Сквозь реденькие кустики лучи отражались от покрытого позолотой купола храма.

Я решил зайти. В нос сразу проникли запахи ладана и горящих свечей. За столиком с книгами сидела уже другая женщина.

— Здравствуйте.

Женщина оторвалась от книги.

— Здравствуйте.

— А вы не скажете, как отец Михаил? Не пришел в себя еще?

— Нет, молодой человек. И вряд ли придет. Хотите к нему сходить?

— А что можно?

— Почему нет. Его часто навещают духовные дети. Большой корпус. Седьмой этаж. Реанимация. Скажите, что к батюшке. Пропустят. Там, правда, еще один лежит, кажется, мужчина, тоже без сознания.

— Да я помню, мне говорили. Таксист, который врезался в машину отца.

— Да? Не знала.

— А это брошюрка отца Михаила?

— Да, это его проповедь последняя. Книгу пока еще не успели издать, а эту мы сами распечатали на принтере. Много просьб было от прихожан. Все его так любили. Он многим помогал. Многих вытягивал с того света, а сам вот теперь лежит, не встает.

— Сколько она стоит?

— Нисколько. Так берите. Отец Михаил старался никогда не брать денег с прихожан. Даже за свечки. Говорил, если кто что пожертвует, то и слава Богу.

— Я возьму тогда, почитаю.

— Конечно, берите, молодой человек, и свечку возьмите, поставьте в храме. Помолитесь. Господь поможет всегда.

— Спасибо.