Об ораторе

А вот твой Критолай, который, как ты упоминал, прибыл вместе с Диогеном, я думаю, мог бы больше принести пользы нашему теперешнему занятию. Он ведь был последователем твоего Аристотеля, от положений которого, по–твоему, я и не очень отклоняюсь. А из Аристотеля я читал и ту книгу, в которой он изложил, что писали о науке слова его предшественники, читал и те книги[306], в которых он сам высказался об этой науке; поэтому я вижу, чем отличается он от нынешних записных наставников красноречия: Аристотель и на науку слова, которую он считал ниже себя, взглянул с той же проницательностью, с какою он прозрел сущность всего существующего; а вторые, взявшись возделывать одно лишь это поле и ограничив себя разработкой одной лишь этой отрасли, обнаружили меньше ясности мысли, но больше опытности и старания.

(161) Наконец, Карнеад с его прямо–таки непостижимой мощью и разнообразием речи должен быть для нас желанным образцом: ведь не было случая, чтобы он в знаменитых своих рассуждениях отстаивал дело — и не убедил, оспаривал дело — и не опроверг. А это даже больше, чем требования тех, которые этот предмет преподают и ему обучают.

Разработка доводов: окончание (162–177)

— Если бы мне нужно было подготовить к ораторской деятельности человека, совершенно неразвитого, то я без спора бы вверил его этим неутомимым наставникам, которые день и ночь без перерыва бьют в одну и ту же наковальню, которые, как кормилицы детям, все вкладывают прямо в рот, раскрошивши на малейшие кусочки и мелко–намелко разжевавши. Но если бы я имел дело с человеком, уже получившим достойное образование, не лишенным опытности и от природы способным и сообразительным, то я прямо поместил бы его не в какую–нибудь стоячую водицу, а к самому истоку мощно рвущейся реки — к тому наставнику[307], который бы разом указал, пояснил, определил ему все места, где гнездятся любые доводы.

(163) Может ли что–нибудь затруднить человека, если он понял, что все средства, служащие в речи для утверждения и опровержения, берутся или из самой сущности дела, или со стороны? Из сущности дела, когда берется предмет в целом, или часть его, или название его, или что угодно к нему относящееся; со стороны, — когда подбирается то, что вне предмета и не связано с существом его. (164) Если предмет берется в целом, то его общий смысл должен быть раскрыт в определении, например, так: «Если величие[308] есть достоинство и честь государства, его умалил тот, кто предал войско врагам римского народа, а не тот, кто сделавшего это предал власти римского народа». (165) Если берется часть предмета, то смысл раскрывается с помощью разделения, например так: «Для блага республики[309]

надо было или повиноваться сенату, или учредить другой законодательный совет, или действовать по своему усмотрению; учреждать другой совет было бы высокомерно, действовать по своему усмотрению — дерзко; поэтому надо было следовать решению сената». Если берется название предмета, то надо рассуждать, как Карбон: «Если консул есть советник[310], дающий советы отечеству, то что, как не это, сделал Опимий!» (166) Если же берется что–то еще относящееся к предмету, то кладезей и источников доказательств здесь будет великое множество. Ибо мы будем подыскивать и подходящие случаи, и родовые, и видовые, и сходные, и отличные, и противоположные, и соотносительные, и соответственные, и как бы предшествующие, и противоречащие, исследуем причинную связь вещей и возникающие из причин следствия, будем подыскивать примеры и более важные, и равноценные, и менее важные.