Объяснение в любви

Сергей Федорович Бондарчук читает совсем по-иному. Своими высокими актерскими созданиями он выстрадал право вести за собой зрителя. Он становится истинным соавтором создателей фильма, его внутренний пафос каждый раз проявляется в новом раскрытии, подтверждении истины, что судьба человеческая есть судьба народная. Его чтение — это сплав интеллекта, чувства и скрытого, но бездонного жизненного опыта. Понимаешь, что он прожил не одну жизнь, и это рождает не только доверие, но и сопереживание с ним, с Бондарчуком, и опосредованно с его героями.

Вслушайтесь, как читает текст к документальному фильму Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Он окрашивает слово своей индивидуальностью, его не назовешь ни сдержанным, ни холодным, но вместе с тем артист отнюдь не выражает себя, а стремится через призму своего восприятия передать мысль автора, ее энергию, логику, динамику, и, словно освобожденная от оков, она летит к зрителю. В чтении Смоктуновский слагает то двуединство, когда прекрасно узнается его неповторимый голос, а сам он превращается в неузнаваемого человека. Интонации его всегда человечны, но неожиданны, он удивительно держит паузу, которая становится продолжением мысли, почти неуловимо меняется тембр его голоса, и звуковая палитра предстает во всем богатстве переходов от тона к тону, от истинной простоты до загадочности.

Артист не бывает подчеркнуто театрален, как будто незаметно ведет зрителя за собой по фильму, и к финалу его они приходят вместе. Но главное, пожалуй, философичность Смоктуновского в подходе к материалу: он создает второй, а то и третий план картины, тем самым придавая ей значительность, объемность. Кажется, что человек, осмысливающий фильм, существует рядом с тобой, но это и близость и отстраненность одновременно, дистанция между чтецом и зрителем то сокращается, то увеличивается, чтобы в момент кульминации исчезнуть вовсе. И тогда его эмоции без потерь преодолевают телевизионный экран. Это и есть общение.

Вообще, сколько разных встреч со зрителями со сцены, с телевизионного экрана, с эстрады, в жизни, столько может возникнуть разных нюансов в общении — психологических, эмоциональных, интеллектуальных.

«ДОБРЫЙ ВЕЧЕР, СУДАРЫНЯ!»

Еще когда строилась Останкинская телевизионная башня, появилась передача «Эфир 537» (эти цифры означали высоту башни). Однажды для этой передачи, которую я вела, мне поручили взять интервью у Иннокентия Михайловича Смоктуновского, снимавшегося в то время в главной роли в фильме «Чайковский». Вместе со съемочной группой приехали на «Мосфильм». Нашли павильон.

Я узнала, что Смоктуновский отдыхает в гримерной. «Через 15–20 минут он вас примет». Показалось, что я ждала значительно дольше. В маленькой комнате на небольшом диванчике в бархатном черном сюртуке сидел Петр Ильич Чайковский. Я растерялась: удивительное сходство! Как же мне удастся оговорить будущее интервью, ведь я его должна взять у артиста, а не у Чайковского. Разговаривал со мной не Иннокентий Михайлович, а Петр Ильич, интонации, манера речи, ее стилистика, ритмические периоды — все было из другого века. Иначе как «сударыня» он ко мне не обращался. Видимо, не хотел выйти из того внутреннего состояния, которое ему удалось обрести. В этот день снимали эпизод в вагоне поезда Москва — Петербург…

Смоктуновский предложил мне руку, и мы отправились в павильон. Здесь стоял старый вагон, дверь в купе, в котором должен был ехать Петр Ильич, была открыта. До сих пор помню эти продавленные кожаные сиденья. И вот произошло неожиданное и трудно объяснимое для меня превращение артиста. В гриме и костюме Чайковского он вдруг стал самим собой, и началось интервью. Смоктуновский сделал это так легко, как в наше время переключаются кнопки сенсорного телевизионного приемника. Мне из своего смятения переключиться на деловой тон интервьюера оказалось значительно труднее.

Иннокентий Михайлович мне помог. Беседа в вагоне получилась на удивление непринужденной, вспомнили первую роль Смоктуновского в телевизионном фильме «Ночной гость», ставшую для телезрителей открытием артиста, смеялись, шутили, а главное, говорили о телевидении как об искусстве. Я только боялась, что нашему телевизионному оператору не хватит пленки. А потом режиссер фильма «Чайковский» Игорь Таланкин дал понять, что мое время истекло, и я покинула поезд, отправлявшийся в Петербург. Последовала команда «мотор», ассистент режиссера появилась перед камерой с хлопушкой — «дубль номер…», и я, стоя тихонечко у выхода из павильона, вновь увидела Чайковского. И такое бывает общение.

СТОП!