Облако возмездия

Перевернувшись на спину, она какое-то время лежала, распластавшись, раскинув руки и ноги, прислушиваясь к своим ощущениям. На душе, едва только она вспомнила о вчерашнем, всколыхнулось омерзение. Однако физическое состояние было уже значительно лучше, даже удивительно. Некоторая боль и сопутствующие неприятные ощущения все еще сохранялись, но они уже не были таким всепоглощающими, как накануне. То ли мазь оказалась удачной, то ли молодость ее врачевала лихо, а, может, и еще какой фактор сработал. Так или иначе, но она решила, что вполне готова покинуть постель.

В коридоре она никого не встретила, что посчитала за добрый знак. Телевизор молчал, вообще, вокруг было удивительно тихо. Лимбо зашла в буфетную и сварила себе кофе. Есть не хотелось — даже мысль о еде вызывала легкую тошноту — хотя на столе, оставленное явно для нее, что-то стояло, накрытое чистым вафельным полотенцем. Генри, что ли позаботился, предположила она бесстрастно, мимолетом. Взяв кружку, она вышла на улицу. Здесь возле крыльца Генри ей на глаза и попался. Скорей всего, он сам ее там поджидал, о чем говорило его по-собачьи преданное лицо и такие же глаза, полные вины и тревоги. Вот твоих соплей еще не хватало, подумала она с неожиданной злостью, и так зыркнула на него очами, что парень тут же куда-то ретировался.

Лимбо отошла в сторону от крыльца, к пожарному щиту, и там присела на край заполненного песком до самого верха кирпичного ящика, лицом к забору из колючей проволоки и, за ним, за небольшой полоской открытого пространства, к стоящему стеной лесу. Вообще, ей было приятно, что Генрих проявил внимание. Но это означало — подтверждало ее предположение, что и он, и Пыря, и вся эта гребаная мозаика обо всем в курсе. А вот это вызывало досаду, и наводило на размышления.

Она поставила кружку рядом на кирпичи, и закурила. Ладонь, уйдя назад, опустилась на песок и ощутила прохладу. Она запустила в него пальцы, набрала горсть и, приподняв, выпустила тонкими струйками. Ощущение оказалось на удивление приятным — словно потрогала шелк волос близкого человека. Лимбо несколько раз повторила это действие, пытаясь попутно вспомнить, чьи конкретно волосы оно ей напоминает, но ничего память не подсказала. Да и что она могла подсказать? Не было у нее никого близкого, о ком можно было бы хранить такие воспоминания. Обычно она не признавалась себе в этом. Чаще говорила, что никто ей и не нужен. Пыталась себя обмануть, да, но ведь зачем-то потащилась сюда вслед за Нетроем. Черт, как можно было так лохануться?

Тут она вспомнила, что последний мужчина, с которым у нее некоторое время была близость, волосы имел жесткие, как медная проволока, и цвета такого же, а сам был похож на выхваченную из костра головешку. Но стригся всегда коротко, не ухватишь, потому что так ему нравилось, и потому что служил бойцом пожарной охраны. Да, да, когда-то у нее был пожарный. Надо же, ей подумалось, какое совпадение. Хотя, в чем совпадение? Что общего между пожарным щитом, рядом с которым она оказалась, и ее прошлым парнем, быть может, давно уже сменившим занятие? Профессиональная принадлежность? Но ей-то что до того? Бред какой-то! Завороты разума.

Она прищурилась, уклоняясь от дыма. Эта сцепка движений странным образом помогла ей сосредоточиться. Нет, что-то в этом все-таки было. Она не могла ухватить суть, но чувствовала — было. Впрочем, какое это имело значение?

Видимо, только одно: всей душой ей хотелось забыть о происходящем и оказаться где-нибудь далеко-далеко, где ничто подобное в принципе невозможно.

Где-нибудь в старом добром мире, который лично к ней никогда не был добрым. Она даже готова была согласиться, чтобы он таким и оставался. Все, что угодно, только не это коллективное безумие.

Она вдруг остро почувствовала, что в окружающей жизни ей не хватает именно жизни. «Окажись я в эту пору года, — подумала она, — на такой же поляне в любом другом месте страны, или даже мира, повсюду вокруг проявлялось бы движение. Мелькали бы дискретными лоскутками бабочки, носились стрекозы, донимали комары и мухи, а здесь — ничего, никого. Не шелохнется, не колыхнется». Безветрие внушало удушье, казалось, воздуха не хватает, а тем, что есть, невозможно наполнить легкие. И звуков никаких. Даже запахов нет. А ведь странно, должно же пахнуть разнотравье, самая пора ему благоухать. Она потянула носом воздух, принюхиваясь, но нет, ничего не почувствовала, пахло разве что влажным песком, кофе из кружки и разогретым на солнце крашеным металлом пожарных принадлежностей. Эх, тоска… Но, с другой стороны, именно то, что нужно: пустота и одиночество, никто не вязнет, не лезет в душу…

Только подумала так, как поняла, что зря, не надо было. Ведь жизнь устроена довольно подло, стоит лишь что-то зафиксировать в ней мысленно, как тут же она созданную конструкцию и разрушает.