Облако желаний

– Не знаю. Наверное, нет. Да и кто знает? Я не знаю, что буду хотеть съесть завтра на завтрак. Ладно, это ложь – в смысле, каждое утро я ем одно и то же дерьмо – но, понимаешь, нет. У меня нет гребаного плана, как я буду жить дальше! Господи, мне всего семнадцать. – Он захлопнул крышку ноутбука. – Прости. Ты не часто ругаешься, да?

– Не особо. – И не вслух.

– Это из-за религии? Как-то связно с буддизмом или?..

– Насчет этого не знаю, мы католики.

У Билли хватило совести смутиться.

– Прости. Боже, я такой тупица! Лучше бы вообще не спрашивал.

– Все нормально, мы же толком и не знаем друг друга.

– Но когда поделимся друг с другом своими сокровенными мыслями о «Папочке» и «Тюльпанах», узнаем. Я прав?

Его улыбка вызывала зависимость. Как «Доритос» со вкусом сыра. Всегда хочется еще.

– Мы узнаем, что каждый из нас думает о «Папочке» и «Тюльпанах», но, думаю, это уже начало.

* * *

После часового погружения в смесь красоты и злобы стихотворения «Папочка» Ван Ыок потянулась и встала.

– Нет! – воскликнул Билли. – Мы же только вошли во вкус.

– Но мне пора домой. Родители ждут к ужину.

– Поужинай здесь – у нас море еды.

– Прости, я не могу.

– Можно я провожу тебя до дома?

– Нет! Спасибо.

Билли, похоже, огорчился.

– А ты придешь на гонки в субботу?

– Нет.

– Пожалуйста, приходи: посмотришь, как я гребу.

Было просто потрясающе наблюдать за неиссякаемой самоуверенностью вот так близко. Кто еще мог предположить, что весь остальной мир только и ждет, чтобы посмотреть на него, любить его?

– О, нет. Это лицо значит «Я не впечатлена»

. Наверное, это было нагло с моей стороны.

– В любом случае по субботам я работаю. Так что, если бы была фанаткой, все равно не смогла бы прийти.

– Я думал больше о болельщице, чем о фанатке, но да ладно. Съешь хотя бы персик перед уходом?

Ван Ыок покачала головой. Персики не относились к тем фруктам, которые она рискнула бы съесть на публике. Еще один комплекс ребенка с другой планеты. Она боялась ненароком громко зачавкать, измазаться, показаться невоспитанной. Когда-то она наблюдала, как белые за соседним столиком косо смотрели на ее семью, счастливо хлебающую лапшу из пиал, и до сих пор страшилась нечаянно привлечь внимание, поглощая собственный ужин.

У Билли подобных сомнений не было. Он откусил большой кусок и тыльной стороной руки вытер сок с подбородка.

– Ох, черт, как же вкусно! Ты не знаешь, от чего отказываешься.

Ван Ыок посмотрела на него, привыкшего к окружающим роскоши и богатству. И выходя из его спальни, подумала, что он сильно ошибался – она прекрасно знала, от чего отказывалась.

22

Мантрой Ван Ыок стало: убедись, что мама принимает таблетки. Будь терпеливой. Будь вежливой. Сходи в магазин. Помоги с ужином. И через несколько недель все пойдет как по маслу. Она так привыкла к ежегодной маминой депрессии, что уже почти воспринимала ее как должное, но в этом году им вряд ли удастся добиться больших улучшений. Начало было не очень удачным, но с более точным диагнозом и планом на горизонте появились проблески надежды. И то, что мама согласилась на групповую терапию и уже десять недель как ходила на собрания, было большой победой.

– О чем вы сегодня говорили?

– О том, о чем вам, детям, знать не нужно.

– Например?

– Я дала рецепт своего пирога бань-чынг. – Мама пожала плечами. – Они знают, он самый лучший. Кое-кто из них вообще покупает готовый.

Ван Ыок прекрасно понимала, что ее отвлекают разговором о рецепте новогоднего рисового пирога, но сегодня была не против. Мама, похоже, была в хорошем расположении духа.

– Мама, расчесать тебе волосы?

Женщина кивнула и села на кухонный стул. Ван Ыок вошла в спальню родителей, вдохнула едва ощутимый аромат перца и теплой камфоры, смешанный запах маминых неизменных духов и бальзама «Звездочка», который папа втирал в суставы пальцев, и взяла щетку для волос.

У зеркального шкафа она остановилась. В детстве рядом с ее отражением в зеркале всегда стояли еще двое: мальчик и пожилая женщина. Они казались безобидными. Ван Ыок никогда никому о них не рассказывала, даже Джесс, и перестала видеть их тоже в детстве, когда ей было около четырех, короче говоря, до школы точно. Потом она еще какое-то время прижималась лицом к зеркалу, пытаясь увидеть их где-нибудь там, внутри расплывающегося отражения, под другим углом, но они больше никогда не показывались. Теперь ей казалось, что она их придумала, хотя какая-то ее часть все еще продолжала верить в них.

Встав за спинкой маминого стула, она около пяти минут аккуратно расчесывала волосы, плавно проводя щеткой от лба к затылку, снова и снова, как это нравилось маме. Похоже, это был единственный физический контакт, который ей нравился. Например, вместо поцелуя на прощания Ван Ыок отодвигали с дороги. Обниматься мама тоже не любила. Поэтому ничего удивительного, что это одиночное проявление чувств, которое она воспринимала, происходило через предмет, усеянный колючками.