Облава

Пока одни растирали ей снегом виски и шею, другие оглядывались с надеждой и тайным страхом отыскать дверь хижины, к которой она шла. Но ничего не нашли, только напрасно истоптали снег. Поставив женщину снова на ноги, старшина Бедевич и Логовац осветили ее электрическими фонарями. При свете сознание стало к ней возвращаться; Неда поняла, что это не сон, а явь, и никакой двери тут нет. Она поняла, что виновата, что ее схватили и что все ее муки напрасны. Нет ни Ладо, ни Ивы, все ее бросили, позабыли, как бросили Джану, когда она пошла туда… «Будь на моем месте Джана, она бы плюнула на эти фонари и сказала им, что все они поганые суки, продажные суки и потому всегда голодные. Они сами знают это прекрасно и нисколько бы не смутились. Но я не могу сказать — слишком слаба, несчастна, едва стою на ногах, — они бы только посмеялись надо мной».

— Кто ты? — снова спросил Бекич. — Как тебя зовут?

— Неджелькой, а зовут Недой. Из Меджия.

— Ты от Видрича или от Ясикича?

— Нет, из Печа мы пришли, беженцы.

— «Беженцы», — повторил Бекич. — Поглядим, правда ли это!

Он увидел, что женщина беременна, и ему стало жалко не только ее, но все живое, что в муках рождается и замерзает. А уж какие горемыки эти беженцы, которых албанские беги Драги, Црноглавичи и Сефединбеговичи голыми и босыми согнали с насиженных гнезд! Когда он покончит с коммунистами, он устроит облаву и уничтожит всех бегов и албанцев! Почему они держат в своих руках Дечаны, Патриаршию и Косово, когда это исконные сербские земли? Прогонит их к чертовой матери, разведет костры и нажарит мяса, чтобы все эти несчастные беженцы наелись досыта и закружились в хороводе:

Хороводник, гордость наша,У тебя в руке златая чаша,Медом чистым чаша до краев полна,И не сводит с тебя глаз девица-краса.

Почувствовав, что уклонился в сторону, Бекич рассердился.

— Кто знает эту беременную девку? — спросил он.

Ответа он не ждал и удивился, когда Пашко Попович сказал:

— Я знаю. Показывал ей дорогу из Старчева, а она, вишь, заблудилась. И ничего удивительного, в таком тумане может заблудиться и тот, кто думает, что знает дорогу.

— Дорогу куда? — спросил Бекич.

— В Опуч. Рябой Арслан Балемез задолжал им деньги еще до войны, вот они и хотели взять у него хлебом.

— Кто тебе велел показывать дорогу в турецкие села?

— Никто, но когда я могу сделать доброе дело, не во вред себе, я его делаю.

«Молодец, — подумал Бекич, — не во вред себе, но зато на мою голову, совсем рехнулся со своими книгами! Сваливаешь мне на голову лихо с пузом до подбородка, чтобы водила меня за нос по лесу и тащила за собой такую уйму народа! И еще рассуждаешь о добродетели. Ты мне за это заплатишь, я отучу тебя от милосердия и книг! Всякое доброе дело кому-нибудь да в ущерб, а потому — когда тебе приспичит сделать доброе дело, делай его за свой счет! Однажды дьявол обратился в зайца и в тумане завел охотника в глухие горы, где тот и оставил свои кости. Сейчас дьявол, кажется, обратился в эту беременную девку. Наверняка тут замешаны либо черти, либо коммунисты. Почему именно сегодня ее угораздило сюда притащиться? Дух бы из нее вышибить, — он поднял кулак и опустил — нет, не могу. Стыдно убивать бабу, неведомо чью, да еще беременную. Может быть, она действительно беженка, и еще в положении. Нет, пусть идет ко всем чертям. Замерзла, помрет и без моей помощи».

— Слушай, ты, книгочей, — сказал он Пашко, — отведи-ка ее вниз.

— Куда вниз?

— В Тамник, в мой дом. Проверим потом, почему она заблудилась именно здесь и как раз этой ночью. Могла бы забрести в другое место и не водить моих людей по кручам, где сам черт ногу сломит.

Пашко поглядел на Неду, ему показалось, что она походит на овцу, и в то же время он почувствовал, что в ней таится какое-то проклятье. Из-за нее он так и не заснул, как обычно после своих хождений по рекам. Пашко слышал, как она встала, как тихонько вышла из дома, видел через окно, как протерла снегом глаза и ушла. Тогда она впервые напомнила ему одинокую, завороженную злым роком овцу, которая, точно оглушенная, идет прямо на волка, точно зная, где его найти. Час или два после ее ухода он провертелся в постели, стараясь не думать ни о ней, ни о любом другом виде бесчисленных людских бед. Наконец, убедившись, что о сне нечего и мечтать, он встал и пошел в этот ночной поход наперекор какому-то непонятному страху. Сейчас Пашко понял причину своего страха. Женщина не только жертва, она несет в себе и проклятье. В короткое время она заставила его лгать и обманывать так, словно он всю жизнь только тем и занимался. А сейчас эта окаянная баба втянет его в еще большую беду. Наверняка втянет, потому что в здешних лесах она пыталась кого-то разыскать и спасти, но вместо того загубила себя. Если выживет, Бекич или кто другой станет ее пытать, и под пытками она скажет, кто направил ее сюда и кто помог в дороге.

— Почему я должен ее вести? — спросил Пашко.

— Потому что ты знаешь дорогу.

— Другие тоже знают.