Облава

Прислонившись к стволу дерева, он пальцами провел по шершавой коре и немного пришел в себя от боли, которую почувствовал под ногтями. «С ума я сошел, что ли? — недоумевал он. — Или все эти люди спятили? Мы же шли к Клечью и Дервишеву ночевью, а забрели в горы. Все видят, что мы заблудились, но никого это не тревожит. И шум реки никого не удивляет! Как же так? Должно быть, опьянели от ракии или одурели от усталости?»

В эту минуту к нему подошел Тодор Ставор и сказал:

— Нас, сдается мне, сбили с пути, одурачили.

Бекич вздрогнул: как это сбили с пути? Эти слова придумали коммунисты и, когда брали кого-нибудь в плен и не хотели мараться и убивать, говорили: «Тебя одурачили, всех вас сбили с пути, обманули офицеры да богачи — пора вам это понять». Потом, чтобы не остаться в долгу, и четники стали говорить примерно то же самое пленным коммунистам: «Вас сбили с пути комиссары, за это комиссары и расплатятся, а вам нужно только крикнуть: «Да здравствует король!» — и тогда мы, может быть, вас простим». Когда друг друга убеждают в том, что они сбиты с пути, это не страшно, но вот то, о чем говорит Ставор, иное дело.

— Ты что плетешь? — крикнул он. — Кто это нас сбил с пути?

— Частью туман, частью та женщина, проводники не знают, где мы.

— Они никогда ничего не знают.

— А ты знаешь?

— Знаю, — сказал Бекич сначала из упрямства, а потом решил, что на том и надо стоять. — Разве я бы позволил, чтобы меня вели две такие бестии, как Саблич и Логовац, и ты, третья бестия, если бы не знал, куда идти и почему?

«Все войска сбиты с пути, одурачены, — заметил он про себя. — И немецкие тоже, потому и разгромлены под Сталинградом. Невелика беда, даже никакой нет беды в том, что чье-то войско одурачено. Беда наступает тогда, когда обманутые начинают это понимать. Потому всегда и убивают всех, кто каким-либо образом догадается и узнает об обмане. Придется и нам это делать: без суда и следствия, просто ночь проглотит каждого, кто хоть что-нибудь заподозрит или пикнет. Но главное сейчас — до рассвета разыскать землянку или хижину, найти партизанское гнездо, чтобы его сжечь и убить хотя бы Гавро Бекича. Одного только Гавро, это он их сюда завел, а на всех прочих мне наплевать…»

Бекич подошел к Лазару Сабличу, схватил его за ворот куртки и прорычал:

— Я хочу захватить Гавро спящим, а скоро рассветет, и он проснется! Понимаешь? Иначе его не возьмешь, наверняка начнет драться, а потом в кусты улизнет. Понимаешь?

— Понимаю, — пробормотал Саблич, — но я не знаю, как отсюда выбраться.

— К реке и берегом, — крикнул Бекич. — И моли бога, чтобы ночь еще потянулась. Срамота, еще охотником называется! Старый Пашко сразу нашел путь, а ты заблудился.

— Задурила мне голову та женщина.

— Дурнем ты родился!

«Нет, родился я не дурнем, — подумал Саблич, — но женщины всегда приносили мне несчастья и беды. Будь они прокляты, убей их бог, вечно мне пакостят!..»

Саблич сходит к реке, а память невольно уводит его по окольным дорожкам в другие времена и обстоятельства. Лето, хижина в горах, он, жена. Шестеро косарей и среди них Душан Зачанин, приходили к ним ночевать. Однажды утром жена поливала им из кувшина воду. Сначала умылись гости и ушли на работу, потом пришел и его черед. Жена сунула ему мыло; он, как человек бережливый, провел им по ладоням, и положил в сторонку. А жена снова подает ему мыло. Он удивился:

— Что ты пристала со своим мылом, словно я к тебе спать приходил!

— А разве не приходил?

— Я? Нет, клянусь богом, даже в голове не было!

— Не божись, бог накажет.

Он взглянул на жену: сияет от удовольствия. Потом перевел взгляд на разбредшихся по лугу косарей: кто-то из них пробрался к ней в темноте и заменил его. Первое подозрение пало на Душана Зачанина. Ничего он больше не сказал — ни жене, ни Душану, никому, только стал ждать случая, чтобы отомстить…

«Пятнадцать лет ждал, — подумал Саблич, — пожалуй, хватит. Это меня и привело сюда, только это, ничто другое. Если бы Зачанин с сыновьями ушел в четники, я сейчас не делал бы того, что делаю, а как раз наоборот — то, что он делает. Женщина — скотина, от нее все беды. Порой кажется, будто ничего не знает, но стоит бабе впутаться в дело — сам черт его уже не распутает…»

НОЧЬ, ТРОНУТАЯ РАССВЕТОМ

I