Облава

Разговор закончился в сумерки, а с наступлением темноты все пришло в движение. Уведомление, посланное для того, чтобы успокоить мусульман, всю долгую февральскую ночь наполняло страхом и тревогой три мусульманских пограничных села, да и весь Верхний Рабан. Понеслись нарочные в Торово, в Паль, Трпань и Топловоду с просьбой о помощи. В усадьбах закапывали хлеб и прятали снедь в подпол, под очаги, в ямы для хранения овощей, под стога соломы и сена. Вязали узлы с добром, пекли хлебы. Хорошо накормили скотину, чтобы не мычала в пути. Женщин и детей разместили по десять семей в немногочисленные каменные дома; подготовили их, если потребуется бежать и оттуда, и назначили людей, которые поведут их в сторону Калача, Бишева и Тутина. Плакали и прощались, а дети в ту ночь набрались страху на всю жизнь. На рассвете взрослые мужчины, с винтовками и без, заняли позиции на Рогодже: Ариф Блачанац с отрядом из Джердара и пулеметом на Повии; Элмаз Шаман с Шаманами из Гркиня на Седлараце; Таир Дусич с отрядом из Опуча и Страны на Кобиле. Протянули цепь постов под Рачвой, до самого Свадебного кладбища. Только отвесную кручу Невесты оставили без защиты, — кроме птиц, ничто живое туда не поднимется.

Жечь костры и курить они побаивались и потому, спасаясь от ледяного ветра, забирались поглубже в лес, притоптывали и пританцовывали, стараясь согреться. А чтобы скоротать время, отвлечься от горестных дум и развеять страх, ножами вырезывали из сухих веток зубья для граблей или тесали спицы для колес, наготовили их в ту ночь столько, что хватило бы на десять лет. Молодежь принялась за хлеб — кусочек за кусочком, и скоро торбы опустели; старшие завидовали этой на вид беззаботной жадности, которая, по сути дела, объяснялась лишь страхом и тщетными попытками не думать о том, что надвигается. Но ничто не помогало, ими завладел страх, слепой, наследственный, накопленный еще прадедами, колючий, холодный, как слежавшийся летошний снег, страх перед коварным бородатым врагом, перед неверным другом в зеленой форме, перед воеводой Юзбашичем с его поджогами, воеводами Яворским и Кордой с их ножами, страх перед ночью, водой, тишиной, перед своим ничтожеством, страх перед христианскими пророчествами, записанными в древних книгах и предрекающими в этом году гибель всему, что под знаком полумесяца.

Глядя на редкие звезды в небе, на пряди тумана внизу, прислушиваясь к переливам собачьего лая, который несся из долины Тамника и замирал на Рачве, каждый про себя тихонько проклинал своих неведомых прадедов — этих Кучей, Ашанов, Васоевичей и Брджан и всех вместе взятых, кто по различным причинам бросил чахлые родные земли и пришел сюда, вспахал первую борозду, раздул огонь и принял веру пророка. Проклинал не за то, что они покинули старые, насиженные места — тесно им было там, нужда принудила, голод, страх кровной мести либо позор, которого ничем иным нельзя было смыть; и не за то, что переменили веру и взяли другие имена: пришлось, такое время было, — не могут они им простить совсем другое: если уж пустились в путь, то надо было выдержать до конца, уйти как можно дальше от проклятой земли-мачехи, которая немилосердно выгнала их за порог. Бог знает, где у них была голова, или, может, не хватило духу и сил уйти совсем? Может, хотели отомстить, или рассчитывали с новым нашествием ислама вернуться на родину и верховодить там, или им понравилась вязкая красная глина Рабана с его просторными пастбищами для овец; во всяком случае, они остались тут, у порога, и наплодили потомство, чтобы оно страдало, расплачивалось за давнее прошлое, осели между Черногорией и Сербией, как между молотом и наковальней.

Им надо было спуститься вниз по Лиму или по Дрине, к Боснии, но они тогда презирали босняков, считали их коварными, лживыми, ленивыми и лукавыми, о них дервиш Шаман говорил: «Сорок босняков — один человек, да и тот дрянной!» Их не тянуло ни в Далмацию, ни в голодраную Македонию, ни в Турцию: «Будь в Турции хорошо, не покидали бы ее турки и не мыкались бы по свету в поисках лучшего». Просто им понравилось тут, захотелось остаться на границе, бездельничать, пася стада, да время от времени устраивать налеты на Васоевину и грабить села от Комова до Колашина. Они приводили зобастых мужиков из Нижнего Рабана, чтобы те обрабатывали им землю, а сами с оружием спускались к берегам Лима обращать в турецкую веру райю. Никогда им не приходило в голову, что за это придется расплачиваться, и вот пришло время платить; не сразу, а по частям: во время войн — кровью, между войнами — и по́том и кровью, а виноватые во всем деды и прадеды, которые их здесь оставили, лежат себе мирно по кладбищам, и наплевать им на потомство…

II