Облетая солнце

Однажды утром, едва мы пересекли двор, Мессенджер Бой вдруг чего-то испугался. Что это было, я увидеть не успела, только почувствовала, как он задрожал и попятился, резко повернув в сторону. Я была ошарашена, но все же удержалась в седле. Однако жеребец не успокоился. Мне пришлось пережить еще три резких поворота и взбрыкивания, посильнее предыдущего, а потом жеребец ринулся к сделанному из кедровых прутьев забору и буквально насильно «счистил» меня со спины. По счастью, я приземлилась с другой стороны ограды. Иначе он запросто мог затоптать меня насмерть. Понадобились усилия четырех грумов, чтобы обуздать разъяренное животное. Я разбила в кровь нос и подбородок. Оставив жеребца на попечение грумов, я пошла домой, чтобы умыться и наложить повязку. Ушибленное бедро сильно болело. Можно было не сомневаться, что там красовался огромный синяк. Но беспокоиться мне пришлось больше о Мэнсфилде, чем о себе.

— О боже, Берил! — воскликнул он, увидев меня в крови. — А если бы он тебя убил?

— Все не так страшно. Правда. Я не раз в своей жизни падала с лошади.

— Но этот жеребец… Он особенно непредсказуемый. Он же мог искалечить тебя, разве нет? Я знаю, что ты хочешь приручить его. Но стоит ли так рисковать?

— Ты думаешь, что я из гордости не желаю отступиться от Мессенджер Боя?

— А разве нет?

— Это моя профессия, это то, что я знаю лучше всего на свете. Я знаю, кем он может стать, и знаю, как подготовить его к этому. Я вижу его будущее и не собираюсь сдаваться на полпути.

— Ну хорошо. Но почему именно ты должна заниматься этим? Обучи кого-нибудь из грумов или Руту, наконец.

— Но это моя работа. Я на самом деле могу справиться с ним, Мэнсфилд. И я сделаю это.

Он ушел очень расстроенный, а я, промыв и перевязав раны, направилась в конюшню. Грумы стреножили жеребца и привязали его к двум толстым стойкам. Они набрасывали ему попону на голову, и теперь он дико вращал глазами, готовый на любую жестокость, вплоть до убийства. «Вы никогда не приручите меня», — ясно читалось в его взгляде.

Я могла бы приказать грумам развязать его, но сделала это сама. Я старалась действовать неторопливо, спокойно, тогда как все окружающие взволнованно наблюдали за мной. Ни отец, ни Рута ни словом не помешали мне, но оба они держались поблизости, когда я повела Мессенджер Боя в денник. Пока мы шли, жеребец то и дело предупредительно бил копытом, натягивал повод. Даже оказавшись в деннике, за закрытой дверью, все перебирал ногами, вертелся на месте и ржал, бросая мне вызов. Казалось, он полон высокомерия, полой ярости, но я догадалась, что все это — наносное. Под яркой «оберткой» скрывался сильный страх, он пытался защитить себя. Он не хотел, чтобы я изменила его, сделала с ним что-то, к чему он не предназначен. Его невозможно было заставить сдаться.

— И ты собираешься завтра снова поехать на нем? — донесся до меня голос Мэнсфилда. Мне казалось, он находился в доме. Я не заметила, как он пришел в конюшню.

— Да, завтра собираюсь, — ответила я. — Сегодня он все еще на меня злится, бесполезно.

— А почему бы тебе не разозлиться на него хорошенько? Правда, Берил. Мне кажется, ты так и нарываешься, чтобы он тебя покалечил.

— Но это же абсурд. Я не могу винить его за то, что он поступает так, как велит ему природа.

— А мои чувства совсем не в счет?

— Ну конечно, они имеют значение. Но я должна продолжить тренировки. Так устроена жизнь на ферме, Мэнсфилд. Она состоит не только в том, чтобы украшать окошки и расставлять цветочные горшки.

Он резко повернулся и ушел. Мне потребовалось несколько дней, чтобы убедить его: я не просто проявляю ослиное упрямство, я также следую своей натуре и поэтому должна делать то, что делаю. Мне это казалось очевидным.

— Я даже и не предполагал, что для меня будет невыносимо смотреть, как ты работаешь, — признался он, смягчившись. — А что же будет, когда у нас появятся дети? Без сомнения, тебе придется умерить пыл, нет?

— Не вижу причины — почему. Я сама выросла на ферме и чувствовала себя прекрасно. Эта жизнь сформировала меня.

— Похоже, я гораздо более связан условностями, чем сам думал, — произнес он.

— И упрям. Гораздо больше, чем тебе кажется.

Я поцеловала его, желая помириться.

Как-то в марте мы с Мэнсфилдом отправились в Найроби и зашли в клуб. Там все разговоры вертелись вокруг Майи Карберри. Оказывается, два дня назад красавица-жена Джея Си решила поучить летать одного молодого студента, Дадли Кауи. К несчастью, самолет вошел в штопор на низкой высоте и рухнул на дорогу в Нгонг, недалеко от аэродрома Дагоретти в Найроби. Родной брат Дадли — они были близнецами — только что закончил урок и все видел собственными глазами. Как самолет врезался в землю, как раздался взрыв. Стена огня взметнулась к небу — оба пилота сгорели в машине, от них практически ничего не осталось. Дадли было всего двадцать два года, Майе только что исполнилось двадцать четыре. У нее осталась трехлетняя дочь Джуанита. Джей Си находился с ней на ферме в Ньери. Он был слишком потрясен, чтобы с кем бы то ни было встречаться, и практически не вставал с постели.