Облетая солнце

— Ну, не совсем. — Он вздохнул. — Большинство девушек твоего возраста просто мечтают иметь семью, дом. Я полагаю, рано или поздно тебе тоже захочется, чтобы о тебе позаботились, — надежное плечо — опора в жизни. Разве нет?

— Зачем? У нас и так все хорошо, — ответила я недоуменно. Отец не успел ответить — с холма послышался пронзительный звук клаксона и позвякивание багги — небольшого кабриолета с мотором, — за рулем которого сидела Эмма. Кабриолет подбрасывало на каждой кочке, и Эмму смешно раскачивало из стороны в сторону. В конце концов она подъехала к нам и тут же напала на меня.

— А где твоя шляпа, Берил? — спросила она недовольно. — У тебя все лицо будет в веснушках от солнца.

Я ожидала, что наш успех в Найроби поднимет отцу настроение, но за ужином он, напротив, был молчалив. Я видела, что он сосредоточен на собственных невеселых мыслях. Тогда вперед выступила Эмма. Ее раздражение вызвал суп — жидкий бульон из палтуса с картофелем и редкими колечками лука.

— Здесь вообще нет рыбы, тебе не кажется, Чарльз? — спросила она, отодвинув тарелку. — Камото! — позвала она слугу. — Подойди сюда.

Тот появился бесшумно, в белом кителе и бархатной феске на голове.

— Немедленно унеси все это, — скомандовала Эмма.

— И что мы будем есть? — осведомился отец, жестом останавливая смущенного Камото. — Хлеб с маслом? Оставь его в покое, Эмма.

— Сейчас тебя волнует, что я делаю? Но это забавно! — Она почти кричала.

— А что, собственно, происходит? — вмешалась я в недоумении. — В чем дело?

Отец нахмурился, было видно, что он переживает.

— Оставь нас, Камото, — попросил он.

— Может, и мне выйти с ним? — осведомилась я, когда за слугой закрылась дверь. Мне не хотелось слушать, как они ругаются. Отец молчал, затем произнес мрачно:

— Это все проклятый рупий. — Он сжал руки в кулаки. — Вчера я лег спать, имея пятьсот тысяч, а сегодня у меня всего семь тысяч с половиной. И еще восемь процентов по кредиту. На этот раз мне не выкрутиться.

— Он собирается поехать в Кейптаун работать тренером, — сообщила Эмма холодно, — С фермой покончено.

— Что? — переспросила я, чувствуя, как земля уходит у меня из-под ног. — Как покончено?

— Заниматься фермерством, Берил, — это все равно что играть в азартную игру, очень высокий риск, — произнес отец. — Так всегда было. Ничего нового.

— А в Кейптауне, там не азартная игра? — спросила я и встряхнула головой, не в силах осознать толком, что только что услышала.

— Они там любят лошадей, — ответил он. — Я смогу начать все сначала. Возможно, перемена пойдет всем на пользу, все сложится удачно.

— Да, да, удачно, — повторила я подавленно.

Вечером в своей комнате я приглушила лампу и долго лежала неподвижно, переживая случившуюся катастрофу. Бесформенные серые тени плыли по стенам и потолку, черные африканские маски на стенах и чучела животных, казалось, шевелились, оживая в полутьме. Я следила за ними взглядом, а голова у меня просто шла кругом — я не могла смириться с тем, что моя жизнь — целая жизнь! — так быстротечно ускользает от меня. Казалось бы, все было по-прежнему, — пока. В конюшнях стояли лошади. Не просто лошади — восемьдесят пять отборных особей чистейших кровей, приносивших призы на скачках и составивших моему отцу высочайшую репутацию. Завтра утром все будет как обычно. Зазвонит колокол на конюшне, извещая о начале дня. Лошади проснутся в денниках, и им принесут корм. Мельница будет крутиться и молоть зерно. Все будет привычно. А на самом деле… На самом деле, оказывается, ничего этого больше нет. Наша ферма превратилась в призрак. Мы живем на ферме-призраке. Столкнуться с этим было ужасно.

Когда в черном ночном небе появилась луна, и ее желтоватый свет, пробиваясь между ветвями раскидистого камфарного дерева, растущего у моей хижины, проник ко мне в комнату, осветив нехитрое убранство внутри, я вдруг поняла, что мне нужно делать. Я встала, надела брюки, мокасины, рубашку с длинным рукавом и, никого не предупреждая, как водится, вылезла через окно и отправилась к кипсигам. Я знала, что, как обычно в полнолуние, в деревне должно состояться ритуальное действо — танец на окраине леса, в котором примут участие все молодые мужчины и женщины племени. Мне было жарко от мыслей об отце и о нашей ферме. Мы бежали с Буллером, настороженно оглядываясь и прислушиваясь: не затаилась ли поблизости опасность. Прохладная ночь охладила меня и успокоила немного. А перед глазами — лицо отца. Я заглянула к нему в конторку вечером. Он сидел за столом, просматривая список возможных покупателей — кому и каких лошадей продать. Тот факт, что бороться дальше бессмысленно, заставил его ссутулиться, около глаз появились новые глубокие морщины.

— А что Эмма, — спросила я негромко. — Она поедет с тобой в Кейптаун?

— Да, конечно, — ответил он.

— А я? Я поеду? — спросила я с замиранием сердца.

— Если ты хочешь. — Он пожал плечами.

Я вдруг почувствовала, как у меня мурашки пробежали по телу.

— А что, собственно, еще я могу делать в этой ситуации? — спросила я совсем тихо.