Обманутые иллюзии

Он встал перед выбором – играть по правилам или поступиться самолюбием, – иного варианта не было. И он решил: показать эскападу в первом отделении. На тело надели смирительную рубашку, руки и ноги заковали в кандалы. В таком виде Люк, согнувшись, залез в стоящий посредине сцены железный ящик.

Внутри было темно, жарко, почти нечем дышать. Словно в могиле, в склепе, в чулане. Как всегда, его сначала охватил мгновенный приступ паники. Он в западне!

Ты отсюда не выйдешь, парень. Голос Кобба зловеще заклокотал в его голове. Не выйдешь, пока я тебя не выпущу. И не забывай об этом.

Застарелый, беспомощный страх охватил его. Как всегда, он представил, что его окружают ухмыляющиеся бандиты в масках. Он медленно, неглубоко задышал, чтобы успокоиться, и начал высвобождать руки.

Он ведь всегда выбирался. Сколько раз уже он доказывал, что никто не в силах куда-либо заточить его. Сконцентрировавшись, он продолжил.

Кобб подстерегал его.

Ключ-то у меня, ублюдок, и ты будешь сидеть там, куда я тебя засунул. Пора уже тебе понять, кто здесь хозяин.

В памяти снова всплыл чулан, рыдающий маленький мальчик, колотивший связанными ручонками в дверь. Люк дышал неровно, сердце судорожно билось о ребра, эхом отдаваясь в мутной голове. Непроходящая тошнота крутила желудок, словно там было целое море кислоты. Страх вернулся, подобно крохотным насекомым, пополз по вспотевшему телу.

Он зашипел от боли, когда железные оковы впились ему в запястья. Был момент, когда он буквально вступил в схватку с ними, как человек, приговоренный к казни, от отчаяния пытается сорвать кандалы на пути к виселице. И тут он почувствовал металлический запах крови.

Слишком быстро дышу, сказал он себе, испугавшись беспомощного хриплого звука в его легких, которым не хватало кислорода. Успокойся, черт тебя побери, успокойся!

Он весь извернулся. Боль во время манипуляций руками была привычна, это успокаивало. Плечо изогнулось до предела, дав ему свободу движения в смирительной рубашке.

Пульс в висках заставлял его проклинать «Джек Дэниелс». Пришлось остановиться и собраться с силами, чтобы превозмочь боль. Началось головокружение. Он отчетливо вспомнил то состояние, в котором был предыдущим вечером, – и Роксану. Проблески воспоминаний о вчерашнем навязчиво вспыхивали в голове, несмотря на все его попытки отогнать их и сконцентрироваться на высвобождении рук. Ее кожа, мягкая белая кожа и скользящие по ней его руки. Ее тело, изогнутое и податливое под его телом.

О боже праведный, неужели он соблазнил ее, неужели, будучи в душевном смятении и подпитии, претворил в жизнь фантазию, преследовавшую его столько лет?

Пот стекал с Люка горячими ручейками. Он потерял счет времени, а это была серьезная ошибка. Если бы у него осталось воздуху хотя бы на один вздох, он сейчас бы закричал проклятия в свой адрес. Когда он наконец вылез из смирительной рубашки, все его мышцы и суставы ныли от боли. Ему оставалось только колотить в стенки ящика, как когда-то он колотил в дверь чулана.

Они открыли бы его, выпустили, дали вдохнуть воздуха. Голова откинулась, резко ударившись о стенку. Обжигающая боль пронзила ее; перед закрытыми глазами скакали образы.

Кобб, со злобным взглядом изрыгающий мерзкую ложь.

Люк пообещал себе решить проблему Кобба. Здесь дело лишь в деньгах.

Роксана. Изображение Роксаны на пленке, которую он методом запугивания отобрал у Джеральда. Ему казалось, что он слышит, как рвется ткань ее блузки, как она приглушенным голосом требует отпустить ее; видит, почти осязает брызнувшую кровь Джеральда и ее высвобождение из его объятий.

Бог ты мой, как же она держалась, когда стояла там, сжав кулаки, приготовившись к бою, подобно амазонке. Она буквально излучала мужество, и лишь глаза выдавали страх и ненависть. Как бы он хотел обнять ее в этот момент, снять ласками дрожь. И точно так же он хотел избить до полусмерти и без того изувеченного Джеральда.

Но он был не только разгневан. Ему было еще и стыдно. Неужели он, ослепленный выпивкой и похотью, сделал с Роксаной то, что Джеральд только намеревался сделать?

Нет. Глупости. Разве он не проснулся от боли и тошноты и при этом был полностью одет? Даже ботинки были на нем. Привкус во рту не имел ничего общего с Роксаной, это был противный привкус затхлого виски.

Страсть и шантаж. Ни то ни другое не стоит смерти. Он поднял дрожащую руку и сильно ударил себя один раз, два раза так, чтобы боль развеяла все туманные образы в голове.

Осторожно заглатывая воздух, он приступил к оковам на ногах.

* * *

– Слишком долго, – Роксана услышала панические нотки в собственном голосе и схватила отца за рукав. – Папа, уже больше двух минут.

– Знаю. – Макс положил свою ледяную руку на руку дочери. – У него есть еще время.

Бессмысленно было сообщать ей сейчас, что, увидев бледное, с опухшими глазами лицо Люка в уборной, он потребовал отменить номер.

Столь же бессмысленно было и рассказывать ей о том, что Люк не выполнил это требование. Мальчик стал мужчиной; к нему теперь постепенно перемещается власть в семье.