Обойденные

Больной становилось все хуже. Доктор сказал, что уж нет никакой надежды.

Даша допыталась сама о состоянии своего здоровья и сказала:

- Теперь напиши Анне, что я безнадежна.

Долинский написал письмо; Даша прочла его, написала внизу: "прощай, сестра" - и отдала m-me Бюжар, чтобы отправить на почту. На другой день, когда старуха переменяла на ней белье, она отдала ей другой толстый пакет и велела его бросить завтра в ящик. Два дня потом она была совсем едва жива, а на третий ей вдруг полегчало. Целый день Долинский никак не мог ее упросить, чтобы она молчала. Все, как птичка, она щебетала и все возле себя держала его. Ночью спала она очень покойно и следующий день начала хорошо, но раза три все порывалась вскрикнуть, как будто разрывалось что-то у нее в груди. Следующая ночь ей была гораздо труднее: она бредила, вскрикивала и беспрестанно звала Долинского.

- Я здесь, Дора,- отвечал Нестор Игнатьевич.

- Где? Где ты?

Плачет и сама руками ищет в воздухе.

- Да, вот я, вот, возле тебя,- отвечал Долинский, сжимая ей руку.

- Господи! А я уж думала, мне показалось, что я... что тебя уж нет со мною.

- Полно, успокойся, Дора.

- Да где же ты опять?

- Да я же вот держу тебя за руки.

- То-то... Голос твой вдруг как-то странно... далеко мне послышался. Ты не отходил от меня? - спрашивает она в жару, тревожно водя блуждающими глазами.

- Нет, Дора.

- То-то, ты не отходи.

- Куда же я пойду?

- Ну, бог тебя знает.

Даша на минутку забывалась и опять вскоре звала.

- Что же? Что, моя Дора? - перепуганным голосом спрашивал забывавшийся минутным сном Долинский.

- Все мне кажется, как будто мы друг от друга уходим.

- Ты бредишь, Даша.

- Да, верно, брежу. Ты меня держишь за руку?

- Ну, да, Дора. Бог с тобой, разве ты не видишь?

- Нет, вижу. Только ты все далеко как-то. Ты лучше обними меня. Сядь так, ближе, возьми меня к себе.

И она уснула почти на руках Долинского. Когда солнышко взглянуло сквозь занавеску, Даша спала, спокойна и прекрасна, и предательские алые пятна весело играли на ее нежных щечках.

Глава пятая

FINITA LA COMEDIA

{Комедия окончена (итал.)}

С утра Даше было и так и сяк, только землистый цвет, проступавший по тонкой коже около уст и носа, придавал лицу Даши какое-то особенное неприятное и даже страшное выражение. Это была та непостижимая печать, которою смерть заживо отмечает обреченные ей жертвы. Даша была очень серьезна, смотрела в одну точку, и бледными пальцами все обирала что-то со своего перстью земною покрывавшегося лица. К ночи ей стало хуже, только она, однако, уснула.

Долинский приподнялся, дошел на цыпочках до дивана и прилег. Он был очень изнурен многими бессонными ночами и уснул как умер. Однако, несмотря на крепкий сон, часу во втором ночи, его как будто кто-то самым бесцеремонным образом толкнул под бок. Он вскочил, оглянулся и вздрогнул. Даша, опершись на свою подушку локотком, манила Долинского к себе пальчиком, и тихонько, шепотом называла его имя.

- Что ты? - спросил он, подойдя к ее постели.

- Тссс! - произнесла Даша и сердито погрозила пальцем.

Долинский остановился и оглянулся.

- Тссс! - повторила Даша и спросила шепотом: - Когда она приехала?

- Кто приехала?

- Анна.

- Какая Анна?

- Ну, Анна, Анна, сестра.

- Бог с тобой, это тебе приснилось. Даша рассердилась.

- Не приснилось, а она приходила сюда, вот тут, возле меня стояла в белом капоте.

- Что ты говоришь, Дора, вздор какой! Зачем здесь будет Анна?

- Я тебе говорю, она сейчас была тут, вот тут. Она смотрела на меня и на тебя. Вот в лоб меня поцеловала, я еще и теперь чувствую, и сама слышала, как дверь за ней скрипнула. Ну, выйди, посмотри лучше, чем спорить.

Долинский зажег у ночной лампочки свечу и вышел в другую комнату. Никого не было; все оставалось так, как было. Проходя мимо зеркала, он только испугался своего собственного лица.

- Ничего нет,- сказал он, входя к Даше, возможно спокойным и твердым голосом.

- Чего ж ты так обрадовался? Чего ты кричишь-то! Ну, нет и нет.

- Я обыкновенным голосом говорю.

- Не надо обыкновенным голосом говорить - говори другим.

Лицо Доры было необыкновенно сурово, даже страшно своею грозною серьезностью.

При свече на нем теперь очень ясно обозначились серьезные черты Иппократа.

- Зачем же это другим голосом? Что ты все пугаешь меня, Даша? - сказал ей, действительно дрожа от непонятного страха, Долинский.

- Это смерть моя приходила,- отвечала с досадой больная.

Долинский понимал, что больная бредит наяву, а мурашки все-таки по нем пробежали.

- Какой вздор, Даша!

- Нет, не вздор, нет, не вздор,- и Даша заплакала.

- Чего ж ты плачешь?

- Того, что ты со мной споришь. Я больна, а он спорит.

- Ну, успокойся же, я, точно, виноват.

- Виноват!

Даша отерла платком слезы и сказала:

- И опять глупо: совсем не виноват. Сядь возле меня; я все пугалась чего-то.

Долинский сел у изголовья.

- Капризная я стала? - спросила едва слышно больная.

- Нет, Дора, какие же у тебя капризы?

- Ну, я тебе скажу какие, только, пожалуйста, со мной не спорь и не возражай.

- Хорошо, Дора.

- Я хочу, чтобы ты меня на свои трудовые деньги мертвую привез в Россию. Хорошо?

Долинский молчал.