На пути оказался легкий занавес; отбросив его и шагнув вперед, Люк оказался в маленьком крытом дворике, задекорированном под средиземноморское кафе. На крошечном танцполе танцевали несколько пар. Пробравшись между столиками, Люк нырнул в другой выход. Узкий коридор сворачивал налево; Люк побежал туда. По-видимому, он был уже где-то в задней части отеля, но выхода на улицу пока не видел.
Еще поворот, новая дверь – и он попал в помещение вроде буфетной, где сервировали блюда, прежде чем нести клиентам. С полдюжины официантов в униформе подогревали еду на больших жаровнях, раскладывали на тарелки и расставляли по подносам. Посреди комнаты Люк увидел лестницу, ведущую вниз: растолкав официантов, он бросился туда.
– Извините, сэр, туда нельзя! – раздалось ему вслед. А секунду или две спустя тот же голос возмущенно воскликнул: – Да что здесь, проходной двор, что ли?! – это вслед за Люком ринулся Энтони.
В подвале была кухня – предместье ада, где десятки поваров готовили для сотен клиентов отеля. Пылали газовые горелки, валил пар, в кастрюлях шипело и булькало. Официанты покрикивали на поваров, а те – на поварят. Все были слишком заняты, чтобы обращать внимание на Люка, так что он спокойно пробирался между холодильниками и плитами, стопками тарелок и ящиками овощей.
С другой стороны кухни нашлась лестница, ведущая наверх. Может быть, это и есть задняя дверь? Если нет, Люк угодит в ловушку. Но он решил положиться на удачу: взбежал по ступеням вверх, распахнул двери – и с безмерным облегчением вдохнул холодный ночной воздух.
Он оказался в темном дворе. Тусклая лампа над дверью освещала огромные мусорные баки и груды деревянных ящиков, видимо, из-под овощей. Ярдах в пятидесяти справа виднелся высокий забор с колючей проволокой, и в нем запертые ворота, а за забором улица.
За спиной с грохотом распахнулась дверь: должно быть, Энтони. Здесь они один на один, понял Люк.
Ворота были заперты на огромный висячий замок. Если бы мимо проходил какой-нибудь пешеход, Энтони, пожалуй, не решился бы стрелять!.. Как назло, на улице никого не было.
С отчаянно бьющимся сердцем Люк начал карабкаться по забору и, уже добравшись до верха, услышал глухой хлопок – звук пистолета с глушителем. Но ничего не почувствовал. Попасть в движущуюся мишень с тридцати ярдов, да еще и в темноте, не так-то легко. Люк перекинул ногу через забор. Позади снова хлопнуло. Он потерял равновесие и полетел наземь. Сзади раздался третий хлопок. Люк вскочил на ноги и бросился бежать на восток. Выстрелов он больше не слышал.
Добежав до угла, Люк обернулся. Энтони не было.
Ему удалось уйти.
У Энтони подкашивались ноги. Чтобы не упасть, он оперся рукой о холодную стену. От мусорных баков несло гнилыми овощами, но ему казалось, что вонь исходит от него самого.
Никогда еще он не чувствовал такого отвращения к себе. По сравнению с этим убийство Альбена Мулье казалось детской забавой! Он сам не понимал, как ему хватило духу прицелиться в Люка, висящего на заборе, как он заставил себя спустить курок.
Что ж, все хуже некуда. Люк снова ушел – и теперь, едва избежав гибели, он настороже и полон решимости докопаться до истины.
Дверь кухни распахнулась; выбежали Кертис и Мелоун. Энтони торопливо сунул пистолет во внутренний карман.
– Через забор – и за ним!
Он прекрасно понимал, что Люка им не догнать. Когда агенты исчезли из виду, Энтони наклонился и начал собирать гильзы.
22.30
Сухой мартини у Гарольда Бродски был высшего качества, а запеченная рыба, приготовленная миссис Райли – как всегда, выше всяких похвал. На десерт Гарольд подал вишневый пирог и мороженое. Билли чувствовала себя виноватой. Он очень старался ей угодить, – а ее поглощали мысли о Люке, Энтони, их общем прошлом и неимоверно запутанном настоящем.
Пока Гарольд варил кофе, она позвонила домой и убедилась, что у Ларри и Бекки-Ма все в порядке. Затем Гарольд предложил перейти в гостиную и посмотреть телевизор. Он достал бутылку дорогого французского бренди и плеснул щедрые порции в два высоких бокала. Интересно, подумала Билли, чего он хочет: подбодрить себя – или помочь расслабиться ей? Она поднесла бокал к губам и с удовольствием вдохнула запах коньяка, но пить не стала.