«Образ двадцатого… В прошлом и настоящем»

XXI век будет (если будет!) начинать все сначала. XX век все сделал сам для себя; его утопии — утопии сегодняшнего, а не завтрашнего дня; он сам стремился создавать свою публику, себя пропагандировать и попасть в музеи. Художники XX века были изначально больны «идеей музея», и даже мастера авангарда, как только появилась возможность, решили организовывать свои музеи по всему миру. Людей надо было учить «своему» искусству.

За редким исключением искусство XX века привязано к традициям, которые тщательно отобраны. Произведения вне традиций, точнее, стремившиеся их демонстративно прервать, можно пересчитать по пальцам... при этом они, едва появившись, уже образовывают традицию, далекую ли, близкую ли, но тем не менее традицию. Никакое другое столетие не было так «больно» «вопросом о традициях». Это создавало ощущение, что оно боялось порвать с ними, но на самом деле было ими переполнено, быть может, и излишне, так как «традиционность» все время демонстрировалась путем стилизаций и цитат. Даже мечтая порвать с традиционностью, такое «новое» творчество все время указывало на образцы, с которыми полемизировало. Так, «Мона Лиза» появилась в композиции «Частичное затмение» Казимира Малевича в 1913 году, enfant terrible дада Марсель Дюшан пририсовал на репродукционном воспроизведении шедевра усы, Фернан Леже поместил ее образ в композицию с ключами в 1925 году, а Энди Уорхол...

Что же это за столетие, мечтающее о музеях, а на самом деле не вмещающееся ни в какие музеи? лелеющее традиции для того, чтобы их рвать? За сто лет несколько миллионов художников из разных стран, известных и менее, профессиональных и менее, бригадным методом и менее, создавали в течение своей жизни (каждый!) порядка двух-трех тысяч произведений. Их трудно сосчитать.

Задача для звездочета.

* * *

Итак, искусство. Не искусство вообще, не его принципы, а для начала, только для начала, робкая попытка выяснить, какова общая «масса» искусства в XX веке. Выяснить и успокоиться. Ибо только образ спасет нас, так как для него не стоит вопрос полноты. Сколько атомов бьется в микрочастицах красок, которыми написано лицо Мадонны кистью божественного Рафаэля? А сколько в репродукциях с нее? Тонны красящих веществ, пуды бронзы будут ответом искусства человечеству. В своем «Реалистическом манифесте» скульпторы Н. Габо и А. Певзнер в 1918 году отмечали: «Мы не будем мерить свои произведения на пуды и метры». Важно другое — сколько произведений. Их много. И все они создают искусство, его массу. На что она похожа, однако? С чем сравнить? Если искусство для нас — образ, то, скорее всего, с другим образом. Скорее всего, с ночным небосводом над головою. Свет далеких светил, пришедший издалека, всегда виден глазу так же, как и свет тех, которые поближе; просто что-то кажется ярче, что-то бледнее; вот школы и «измы» составляют созвездия, а Млечный Путь, скопивший мириады звезд, метафорически можно сравнить с запасниками музеев, архивов и частных коллекций. Чтобы удобнее было ориентироваться, ученые составили небесные карты полушарий: условные схемы развития всяких там «измов»; они готовы дать имя обнаруженному ими астероиду — художнику, который прославился недавно. А так метеоритный дождь сыплется, сгорая, над головою постоянно, и мы к этому привыкли, ведь сколько мы так и не увидели мелькнувших там и сям выставок, каких-то публикаций в газетах и журналах, да мало ли чего; все это само собой сгорело в ядовитой эстетической атмосфере наших дней. Более того, у нас есть свой антизвездный зонтик, так как судьба искусства временами остается просто никому не интересной. Что думают о современном искусстве в Астрахани? в предгорьях Альп? в Занзибаре? Неизвестно. Для большинства нестоличных городов мира понятия искусства XX века нет, хотя блага цивилизации там имеются.