«Образ двадцатого… В прошлом и настоящем»

Искусство, пусть самое разное и самое диковинное, все же, как космос, окружает нас, и его бездонное пространство, частью которого являемся и мы, нас не страшит, ибо ведь оно — образ, только образ... И в этом образе важно — и это, быть может, несколько неожиданно — то, что плюс ко всему он зависит от погоды (представим себе погоду в космосе, соединение земного с небесным!). Той погоды, когда бросает то в жар, то в холод, а барометр указывает то Великую сушь, то дождь, и всегда неизвестен прогноз на завтра, и душа человеческая трепещет, продуваемая сквозняками неведомых пространств, радуется слякоти и хандрит весной, уезжает из родной страны, чтобы погрустить по ней издалека. Более того, никто не знает географических границ этого искусства. Эта территория, как космос, сжимается и расширяется. Есть лишь одна хронологическая рамка, которую, кажется, еще не сдуло тем сквознячком — небесным и всесильным. Слава Богу, что есть хотя бы она — нижняя, около 1900 года. А далее за ней то пространство, которое заполнено разнородным эстетическим веществом-материей, то исчезающей, как импрессионистическая энергия, то бьющей по сознанию, как авангард, то загадывающей мировые загадки, как сюрреализм или концептуализм, то насильственно вживляемой в сознание, как новая идеология, то... Никто не способен измерить эту массу искусства в XX веке, а следовательно, как-то научно ее интерпретировать. Нам остается только образ, только образ.

Ясно, как кончился XIX век. Сам преодолевая себя изнутри, он, если мыслить по-музейному, оставил для раздумий ряд полотен и статуй, культовых по своему внутреннему смыслу. Потом начал меняться стилистический «прикид» карнаций и инкарнаций всяких «измов» и индивидуальных решений, но что-то всюду повторялось: возникновение — уничтожение — восстановление; храм — руина — новый храм. Стиль модерн, авангард (утопия застроенной эстетической пустыни), а потом постмодерн-неоавангард. Весна — жаркое лето — осень. Восход — солнце в зените — закат. Буйная молодость — зрелость в клетке — свобода в старости. Короче, как ни верти, но три периода сами собой наблюдаются. Но интереснее другое — то, что они предполагались какой-то самой высшей исторической предопределенностью заранее. Они как бы предчувствовали свое скорое самоосуществление и часто понимали чуть позже, что один был просто-напросто спрятан в другом, «высовывался» из этого другого. Это можно было бы назвать традицией, но лучше — судьбой. В искусстве XX столетия традиция не всегда прослеживается, если не культивируется специально, а уж судьба, как и всей планеты, точно видна.

Вернемся, однако, к рубежу XIX—XX веков. Искусство на переломе, искусство, смыкающее два столетия. Понятно, что оно сделало: символизм еще раз подтвердил и закрепил своим авторитетом в массовом сознании уже до этого выношенную «идею»: видеть одно — понимать другое. И более. Он эту идею распространил. Это время пыталось создать универсальную модель присутствия современного искусства повсюду. Но модерн и символизм, которые получили, проникая друг в друга, неся одно в другом, название ар нуво, были рассчитаны не только и не столько на лучшие достижения (это были единицы); они тиражировали свои орнаменты и свои символы благодаря современной индустрии: обои и массовые изделия для интерьеров представлялись «окрасивленными», изготавливаясь на фабриках, журналы доносили до всех последние «крики» моды, а газеты тиражировали ходульные представления о «смысле жизни»; наконец, фотография прочно вошла в быт, закрепляя мгновения в вечности и становясь массовым продуктом потребления (в столицах работало несколько тысяч специализированных ателье, а изобретенный способ переведения фотографии в типографское клише давал возможность доносить «образы» через газету до медвежьих уголков). Так учились мыслить массовыми изображениями. Модерн научил превращать прекрасное в китч, а сам китчевый материал использовать для своих образов. В своих высотах новое искусство балансировало всегда на грани дурного вкуса, и более того — бравировало им. Это и стало залогом будущего искусства, которое всегда было не уверено в том, что оно — искусство.

И. Репин. Какой простор! 1903