Обреченные пылать

Когда я обнаружила палату Хьюи пустой, я сначала замерла от того, что родственники вновь решили утаить от меня самое важное – не сообщили о пробуждении брата, – но потом вдруг вспомнила о том, как медсёстры отказывались меня отпускать к нему в гости, и мой мозг мгновенно поразило представление самого страшного. Схватившись за голову, я свалилась на свои тощие колени и завопила во всю мощь, на которую только было способно моё надорванное горем горло. Когда в палату вбежали врачи, я, сквозь дикий крик, отхаркивалась кровью на молочного цвета кафель…

Знаю точно, что меня тогда унесли под руки…

…Следующее, что со мной происходит – я просыпаюсь скрученная в позе эмбриона, с воткнутой в вену капельницей, переодетая в белоснежную больничную пижаму, и кто-то сзади, аккуратно водя по моим выступающим острым позвонкам, поглаживает тёплыми пальцами мою ледяную кожу… Это Пени.

По-видимому почувствовав, что я проснулась, всего лишь раскрыв глаза и не сделав больше ни единого телодвижения, Пени обошла мою койку и, остановившись в шаге от меня, на языке жестов объяснила мне, что с Хьюи всё в порядке – его просто перевели в другую палату, так как считают, что его жизни больше ничего не угрожает, однако, хотя его организм и оправился после операции, у нас пока ещё нет намёков на то, что он готов выйти из комы. На мой вопрос о том, почему мне об этом никто не рассказал, заданный мной настолько слабым голосом, что я сама едва расслышала свои слова, Пени ответила, что мне об этом рассказали неделей раньше, но я, почему-то, не помнила этого. Ещё она говорила мне о том, что мне необходимо есть, чтобы мне снова не засунули трубку в рот… Больше я её не слушала…

Три недели пролежала с трубкой во рту, не покидая пределов своей палаты. После случившейся со мной истерики, меня поместили под круглосуточную охрану медсестёр. Чтобы встретиться с Хьюи, мне пришлось пойти на компромисс с докторами и с собой, и заново научиться есть самостоятельно. Тогда я ещё не знала о том, что такое анорексия – мне никто не объяснил, что она у меня первичная и что это результат моего угробленного психологического состояния. По факту мне просто пришлось заставлять себя есть, чтобы иметь возможность посещать Хьюи, а когда я смогла продемонстрировать врачам отсутствие покачивания при ходьбе, мне сразу же впаяли восстановление посещений групповой психотерапии. Пришлось заново представляться и заново знакомиться с психически травмированными пациентами больницы, в которой я к тому моменту лежала уже девять месяцев.

Так для меня началась весна. Я сидела на стульчике, рассказывая группе людей, каждому из которых было далеко за тридцать, о том, что в свои четырнадцать лет я эмоционально истощилась, словно стодвадцатилетний старик. Взрослые мужчины и женщины покачивали головами, жевали бесплатное печенье, жаловались на сезонную депрессию и прочую чушь, а через какое-то время исчезали окончательно и бесповоротно, и на их местах появлялись новые люди, страдающие неразделённой любовью или патологическим нарциссизмом… Единственное, что в итоге дала мне “больничная” групповая психотерапия – это наплевательское отношение к себе. Даже психологу надоело в сотый раз выслушивать мой рассказ о том, что меня зовут Таша Грэхэм, что мне четырнадцать лет и что я падаю посреди коридоров из-за приступов панических атак, из-за которых даже однажды разбила себе голову в кровь. Я повторяла вслух одни и те же слова ровно три раза в неделю: я до сих пор единственная выжившая, ведь Хьюи всё ещё не приходит в себя, а матери и Джереми больше нет, и я даже не знаю, где именно они похоронены…

Когда психотерапевт спрашивал меня о мечтах, я молчала. У меня была только одна мечта – обменять свою жизнь на жизнь Хьюи. Ясно, почему я молчала об этом. Не хотела, чтобы меня ещё и в группу риска суицидников приписали. Попробуй потом ещё докажи, что моя религия не позволяет мне наложить на себя руки. Поэтому я старательно делала вид, будто минимум один раз в неделю не думала о способах ухода из жизни. Я пыталась успокоить себя, мысленно убеждая себя в том, что мои суицидальные мысли не серьёзны… Оглядываясь назад, я понимаю, что они были вполне серьёзны, но теперь меня это не пугает. Я пережила и это… Пережила борьбу с собственным суицидом – не воткнула иглу от капельницы себе в артерию, не выпрыгнула из окна седьмого этажа, не попыталась выпить залпом таблетки, забытые на моей тумбочке по неосторожности молоденькой медсестры. Наверное, моя первичная стадия анорексии была связана с тем, что я очень сильно хотела умереть, но не знала, как именно это сделать, не наложив на себя руки. Поэтому мой организм начал сам справляться с установкой, заданной ему мозгом, из-за чего мне в итоге пришлось бороться с самой собой, чтобы мне наконец разрешили снова посещать Хьюи.

…Я пролежала в больнице почти год. Не хватило четырёх дней. Не знаю почему, но меня не выпускали на улицу вплоть до моей выписки, что до сих пор кажется мне определённой формой зверства.