Обрученные грозой

Госпожа Ларионова сердилась на дочь за то, что та была финансово независима и не желала поделиться с близкими родственниками своим состоянием и не прислушивалась к советам родителей. Не менее обидным для Елены Ивановны было и то обстоятельство, что для баронессы фон Айслихт были открыты двери в те дома высшей петербургской знати, куда представители пусть обедневшей, но старинной дворянской фамилии Ларионовых не мечтали и попасть.

Докки же, будучи поздним и нелюбимым ребенком, давно смирилась со своим незавидным положением в семье, где никогда не чувствовала себя родной и желанной. С ранних лет отец не замечал ее, у матери она всегда вызывала раздражение, брат — а впоследствии и его жена, и дочь — относились к ней с плохо скрываемым пренебрежением и даже презрением. Но если в детстве Докки мечтала завоевать любовь родителей и брата, удостоиться хоть доли ласки и внимания, то теперь ей от них уже ничего не было нужно. Для внешнего приличия она поддерживала отношения со своей семьей, нанося короткие визиты на именины и в праздники. Родственники также не стремились общаться с баронессой, вполне довольствуясь получением от нее денег да пригласительных билетов на престижные увеселения в высший свет, которые не могли раздобыть без ее помощи.

Тем временем Вольдемар Ламбург в присущей ему напыщенной и витиеватой манере рассказывал Мари о своем новом назначении.

— Да-с, madame, смею уверить, министр был мной весьма доволен, весьма доволен-с, — зычным голосом разглагольствовал он, иллюстрируя свою речь неуклюжими взмахами больших рук. — Когда он увидел, что я все еще нахожусь в приемной — я сидел там с утра, а шел уже третий час пополудни, — то отдал должное моей усидчивости и желанию услужить, да-с… Его сиятельство незамедлительно принял меня, и я смог передать пакет лично, из рук в руки, так сказать. Так что теперь я буду служить секретарем, да-с, в подчинении у самого…

Елена Ивановна одобрительно улыбнулась Вольдемару и тихо сказала дочери:

— Господин Ламбург получил повышение. Теперь он коллежский советник и не последний человек в канцелярии. Впереди у него хорошая карьера. Он сказывал мне, что сделал вам предложение.

Докки нахмурилась, а госпожа Ларионова с некоторым беспокойством в напряженно зазвучавшем голосе выдавала истины, которые каждая мать непременно должна высказать своей неустроенной дочери:

— С вашей стороны было недальновидно ему отказывать. Вы уже не первой молодости и вряд ли сможете подыскать себе лучшую кандидатуру в мужья. У него есть кое-какое состояние, министр к нему благоволит, да и выглядит Вольдемар вполне представительно. Хотя, учитывая вашу неспособность иметь полноценную семью, возможно, вы поступили осмотрительно…

Мысленно ругая Ламбурга за болтливость, Докки покосилась на него, но он, увлеченный своим рассказом, не заметил ее укоризненного взгляда. Впрочем, он бы его и не понял — Вольдемар относился к тем счастливым представителям человечества, которые видят и слышат только себя.

Он действительно сделал ей предложение, но она его не приняла. Докки не хотела выходить замуж, слишком дорожа своей независимостью, чтобы добровольно ее лишиться. Были и другие причины для отказа, для нее весьма весомые, которые многие из ее знакомых восприняли бы, вероятно, как несерьезные и несущественные.

— Я не собираюсь повторно замуж, madame, — ответила она матери.

Та кивнула, успокоенная ответом дочери, и обратилась к Ламбургу с расспросами о его нынешней службе. Вольдемар отвечал со всевозможными подробностями и так громко — он всегда был невозможно громогласен, что даже Елена Ивановна вскоре сделала попытку прервать его монолог.

— Сегодня я встретила madame Жадову, — быстро проговорила она, едва Ламбург сделал паузу. — Ее сын — он служит в Главном штабе — сейчас находится в Вильне. К нему едет жена с дочерьми. Жадова сказывала мне, что он был против их приезда: мол, жизнь там дорогая, полно беспутных офицеров, которые творят бог знает что… Но Аннет — его жена — все надеется подыскать для дочерей хоть каких женихов. Девицы, бедняжки, некрасивы, да и приданого у них, почитай, что нет. Жадова говорит, в Вильне устраиваются всевозможные празднества, и многие ее знакомые также намерены оставить Петербург, чтобы принять участие в тамошних увеселениях.

Мари метнула на Докки несчастный взгляд, а Елена Ивановна продолжала:

— Не понимаю, что за охота тащиться невесть куда, снимать неудобное жилье за огромные деньги, поскольку город наводнен приезжими, — и все ради нескольких балов с неотесанными офицерами.