Обрученные грозой

Затем, так и не дав поверенному возможности вновь вернуться к разговору о счетах родственников, она проводила Букманна до дверей, стараясь не замечать его укоризненного взгляда. Он не раз пытался обсудить с Докки, разумно ли оплачивать непомерные расходы членов ее семьи, беспокоясь, что великодушие баронессы рано или поздно пробьет порядочную брешь в состоянии, но она всячески избегала бесед на эту тему. Ей же было легче оплачивать счета родных, чем беспрестанно выслушивать претензии Мишеля и укоры матери, которые рассматривали Докки как постоянный и неиссякаемый источник денег. Помимо того, что она выплачивала родителям и семье брата ежеквартальное — и немалое — содержание, они то и дело требовали от нее дополнительные средства на проживание или погашение срочных векселей. Докки корила себя за мягкотелость, но давала им деньги, а в последние годы, устав от постоянных просьб и требований родственников, и вовсе передала все в руки поверенного, распорядившись, чтобы тот оплачивал любые их расходы.

Лишь недавно, узнав, что Мишель прислал очередной счет на весьма значительную сумму, Докки впервые упрекнула брата в непомерных тратах. Это показалось ему весьма оскорбительным. Не стесняясь в выражениях, он обвинил ее во всевозможных грехах, в том числе в скупости, на что она обиделась и не поехала на прием в его доме. Мадам Ларионова, обожающая своего непутевого сына, потому и нанесла сегодня визит дочери, дабы примирить Докки с братом не столько ради мира в семье, сколько для выяснения, не окажется ли под угрозой оплата новых трат Мишеля, и напоминания дочери о ее обязательствах перед родственниками.

— Так вы все же едете в Вильну? — удивилась Ольга Ивлева, когда на следующий день Докки заехала попрощаться с ней и ее бабушкой — княгиней Софи Думской.

Ольга также увлекалась путешествиями и была частой гостьей салона Докки. Они сблизились на почве не только общих интересов и взаимной симпатии, но и одиночества — обе были бездетными вдовами. Между собой у них оказалось куда больше точек соприкосновения, чем с замужними дамами, большинство которых сводили все разговоры к домашним делам, детям и мужьям. Докки и Ольга не лезли друг другу в душу, не пускались в ненужные откровения; их взгляды на жизнь были весьма схожи, а взаимное общение доставляло им немалое удовольствие.

— Вы говорили, вас не привлекает эта поездка, — продолжила Ольга, не скрывая своего недоумения от неожиданного решения подруги, которая еще накануне в Вильну не собиралась.

— Совсем не привлекает, — призналась Докки. — Но Мари очень хочет туда попасть, а мне все равно надобно ехать в Залужное. Мы решили поехать вместе, а затем я отправлюсь в имение. Все равно по дороге, — смущенно добавила она.

— Кхм, — громко кашлянула бабушка Ольги — маленькая сухонькая пожилая дама, клевавшая носом в огромном кресле у изразцовой печи. — Знаю я эти ваши «по дороге». Мария ваша небось поиздержалась, вот и тянет вас с собой, чтоб на дармовщину доехать да обустроиться. Распустили вы, моя дорогая, своих родственничков, скажу я вам.

В обществе не было секретом, что баронесса фон Айслихт оплачивает счета Ларионовых и помогает деньгами кузине. Княгиня не раз намекала Докки, что рано или поздно родственники — при их-то способности транжирить деньги! — ее разорят. «Ежели вы останетесь без средств, дорогая, о вас некому будет позаботиться», — не раз повторяла она.

Докки отмалчивалась, в глубине души признавая правоту Думской: родные действительно вовсю пользовались ее безотказностью. Ее бесхарактерность сердила княгиню, которая, несмотря на возраст и кажущуюся хрупкость, обладала сильным и даже суровым характером, прославившись в свете, где имела немалый вес, прямотой и язвительностью, отчего ее побаивались, стараясь лишний раз не попадаться ей на глаза и на язык.

Княгиня была весьма расположена к подруге внучки, обходилась с ней без церемоний, как со своей, и Докки порой думала, как хорошо иметь такую бабушку — своих собственных она и не помнила.

— Зато Докки теперь вволю попутешествует, — сказала Ольга, которая в любой ситуации всегда старалась увидеть хорошие стороны. — Я слышала, Вильна по архитектуре близка к старинным среднеевропейским городам, весьма отличающимся от российских.

— Там город и не разглядишь, — фыркнула Думская. — Вся армия в округе лагерями стоит да на квартирах.

— Тогда Докки сможет воочию полюбоваться русской армией, — подтрунила Ольга. — В Вильне сейчас собрался весь цвет нашего офицерства.

— Это меня более всего и страшит, — пробормотала Докки.

— Помню, помню, — хмыкнула княгиня. — Знаю я вашу нелюбовь к военным и… да, к немцам. Но, дорогая, откуда ж взяться русским в Петербурге? Их теперь тут днем с огнем не сыскать, разве в глухой провинции. При Петре нашем Алексеиче[4] немчура сюда как нахлынула, так теперь, считай, каждый второй ежели не немец, так пруссак. Всякие там Гринберги да Гроссбухи…

Княгиня тоненько захихикала и приложилась к рюмке со смородиновой наливкой, графинчик с которой непременно находился у нее под рукой.