Обычные командировки. Повести об уголовном розыске

«Эге... Вот откуда ненависть! Забрали деньги да еще и уговорили сознаться. А почему уговорили? Зачем это понадобилось Марфе? Впрочем, сейчас важно то, что подтверждаются слова бабушки Агриппины, она говорила: злой был Спиридон на Марфу и Родиона. Да, были основания, мягко говоря, для недоброжелательства. Всё, дорогой товарищ Фролов! Со Спиридоном вы тоже опростоволосились», — торжествовал Сомов.

— А как, по-вашему, Анна Егоровна, мог Спиридон быть участником расправы над Яковлевыми?

— Не знаю, не думаю... А там ведь кто его знает, времени много прошло... Помню, обижался он на них, но чтобы на убийство решиться... Вряд ли. Что сердился — это верно, сам мне говорил, а в общем, раньше-то он уважительно к ним относился.

Сомов встал, прошелся по комнате, закурил и остановился у окна. «Вам ведь не известно, уважаемая Анна Егоровна, как относился Драгин к своим родственничкам после того, как срок отбыл. Вы ведь не видели его после тайги. За десять-то лет на лесоповале у него было время в них разочароваться. Не только сердиться, но и возненавидеть. Особенно если десятку ни за что отбыл, как жаловался бабушке Агриппине».

Записывая показания Анны Егоровны, он подробно изложил ее службу в няньках у Яковлевых и все, что касалось хозяйских драгоценностей, и лишь вскользь коснулся приезда Марфы с передачей к арестованному Драгину. Тот эпизод, когда Марфа забрала переметную суму из амбара, он вообще опустил. Не захотел до поры до времени показывать свои козыри начальству.

«Конечно, трудно будет убедить Фролова или Смирнова в необходимости снова взяться за Драгина. Но зато, если с этим родственничком выйдет осечка, никто не обвинит инспектора Сомова в том, что он не сумел использовать косвенные улики — те самые, что добыл собственными руками».

Для очистки совести Николай попытался отыскать кого-нибудь еще, кто знал Яковлевых, но не нашел. Взял справку в паспортном столе о том, что Фридрих Лыткин в Озерном районе никогда не проживал, и через день докладывал результаты командировки своему непосредственному начальству.

— Негусто, негусто, товарищ Сомов, — читая показания Анны Егоровны, басил Фролов. — Ведь в деле есть версия о том, что у Яковлевых были драгоценности. Кстати, это и Драгин не отрицал. Нате-ка лучше прочтите. — Майор достал из папки ответ из Читы, в котором сообщалось, что Фридрих Иннокентьевич Лыткин находился на лечении в больнице по поводу перелома бедра, потом наблюдался в центральной поликлинике, но никогда постоянно в городе не проживал и не проживает. Установить, откуда он поступил на стационарное лечение, не удалось, так как в больнице документы не сохранились. — Садитесь, Николай Павлович, снова за свой стол и готовьте запросы и все, что полагается, на объявление Лыткина во всесоюзный розыск.

— Разрешите мне съездить к Драгину в Бурятию.

— Проветриться хотите? Вы же только что побывали на Кавказе, неплохо прогулялись по Озерному... А теперь на Витим, в тайгу? По-моему, хватит. Начинайте работать. — Фролов увидел, что Сомов едва справился с раздражением, подошел к нему, похлопал инспектора по плечу и по-дружески, уже спокойно спросил: — Что же ты Драгину скажешь? О чем спрашивать будешь? Ну нет же у тебя ничего нового. А то, что есть, я ему еще шестнадцать лет назад выложил.

Сомов строчил запросы. Ему было мучительно скучно. Надоело все: эта тесная комнатушка, громко именуемая кабинетом, и горы пыльных папок с пожелтевшей бумагой, и лица сослуживцев. Он представил себе, сколько времени пройдет, прежде чем начнут поступать ответы об исчезнувшем Лыткине. Да и не надеялся он на результаты. Кто такой этот Лыткин с экзотическим именем? Ну найдут, а окажется — десятая спица в колеснице... И зачем только он, Сомов, так упорно стремился в это уважаемое учреждение? Мог бы заняться наукой, оставляли же его в аспирантуре. Так нет, захотелось романтики, черт ее дери. Правильно говорил тогда ему Фролов: нет в их деле никакой романтики... Одна скука.