Обычные люди

В итоге они попали не в тот супермеркадо, в какой хотели, а в другой, в следующем поселке. В зале было полно британцев лососевого цвета – все в шортах, они бродили меж полок со средиземноморскими фруктами, с размякшими от жары яблоками, с итальянской салями. Стефани с Мелиссой удобно распределили обязанности: одна толкала перед собой тележку, а другая укладывала в нее продукты – сосиски, бургеры, хлопья, пиво, водку. На последнюю ночь планировалось барбекю, и часть спиртного собирались приберечь для этого мероприятия. Однако существовала немалая вероятность, что запасы придется пополнить и раньше: Хейзел с Питом пили как лошади.

– Пожалуй, насчет разных деревень я с тобой согласна, – сказала Мелисса, когда они ехали обратно.

Стефани снова говорила о Дэмиэне, на сей раз спокойнее, со смирением. Она с интересом выслушала рассказ Мелиссы о том, что и та прошла через нечто подобное. На Стефани произвело большое впечатление, что разногласия привели к настоящему разрыву, пусть и временному.

– Но ведь теперь все получше – после того, как вы пожили врозь? С виду вы счастливы. Как и всегда.

– Только, пожалуйста, не говори, что мы как шоколад.

– Что?

– Хейзел вечно нас так называет.

– А-а. Нет, я не собиралась этого говорить.

– Думаю, у нас действительно все получше, – произнесла Мелисса. – Но при этом – все как было. Те же проблемы. Жизнь нас поглощает. Мы втягиваемся в нее и забываем друг о друге. Иногда мне кажется, что у нас просто глубинный перекос: его для меня слишком много, а меня ему недостаточно. А может, наоборот, не знаю. Скорее всего, тут, как ты говоришь: отношения и дети просто не могут существовать вместе.

– Потому что мы хотим делать все по-своему, так, как считаем нужным, – ответила Стефани. – Чтобы никакой громадный волосатый мужик не приходил и не портил все. – Обе засмеялись. – Между прочим, Дэмиэн жутко волосатый. И приходится жить со всем этим. Мириться со всем этим. Чего ради?

– Ну ладно. Допустим, действительно есть две такие отдельные деревни, – проговорила Мелисса, сбрасывая скорость перед круговым перекрестком. – Но ведь это немного несправедливо – оставлять детей с женщинами? Почему бы им не остаться в мужской деревне? Почему на нас вешают всю работу?

– Потому что их место – с нами. Они произошли от нас.

– Ты прямо как моя мама. Тебя просто научили этому…

– Нет, это правда.

– …И женщинам, и мужчинам тоже, нам всем всучивают этот затасканный сценарий, и мы не знаем, как от него избавиться. Он кажется почти нерушимым. Мы завязли. Все мы в этом завязли. В каком-то смысле мы так и не продвинулись вперед. Общество превращает вполне приличных мужчин в патриархальных тиранов.

– Вы только послушайте ее, прямо Сьюзен Зонтаг, или Жермен Грир, или еще кто-то в таком роде. Ты вообще уверена, что по сценарию живешь не ты сама, а другие? Знаешь, я всегда как-то сторонилась феминизма, потому что феминистки вечно так заводятся насчет всего – вместо того чтобы просто идти дальше, просто жить, понимаешь? Может, в долгосрочной перспективе это и правда сильно помогло женщинам, но мне кажется, что главная вещь, которую у нас отобрали или, во всяком случае, поставили под сомнение, – это невинность инстинкта. Феминистки говорят про выбор, но при этом свысока смотрят на женщину, которая решила посвятить себя детям, словно ее заставили. Меня не притесняли. Мои дети меня не притесняют. Они меня освобождают. Проблема в мужчине.

Мелисса смотрела на это иначе, но ей понравилась смелость мышления Стефани, ее огромная внутренняя свобода. Ее способность существовать без привязки к внешним, сторонним ожиданиям. Стефани было все равно, что о ней думают. У нее была одна четкая цель, и в ней она находила опору и удовлетворение. У нее был прочный, прямой дом. Не скособоченный, – такой не развалится.

– Я просто говорю, – заметила Мелисса, – что все не обязательно должно быть таким, каким сложилось.

– Ладно, Глория Стайнем. И кстати, мужчинам тоже, между прочим, дали их заранее расписанные роли угнетателей. Не мы одни страдаем.

– Да, но легче смириться с доминирующей позицией, чем с подчиненной.

Остаток пути они ехали молча, под испанское радио. Молчание было теплое, его пронизывали волны дружеского взаимопонимания.

* * *