Очерки истории чумы. Книга II. Чума бактериологического периода

«Уже целый ряд лет каждый год в Астраханской губернии возникают чумные заболевания. Общество свыклось с этой сезонной новостью и почти не обращает на нее никакого внимания. Обыкновенно поздней осенью или зимой где-то в далеких киргизских степях умирает несколько десятков человек. Съезжаются врачи, санитарные отряды принимают противочумные меры, и чума прекращается. Заболевают почти исключительно киргизы, так что можно было додумать, что русские меньше восприимчивы, чем эти кочевники.

Но нынешний год представил исключение из этого кажущегося правила. Заболевания были констатированы почти одновременно в трех различных пунктах губернии среди русского населения. И на этот раз чуму удалось скоро локализовать.

Когда заболевания уже прекратились и временные санитарные организации готовились ликвидировать свою деятельность, случилось несчастье, которое наполнило сердца одних сочувствием и состраданием, других ужасом или страхом за остающихся и взволновало не только Астрахань, но и всю Россию. В Рахинке, которую так мало знали до того, погибли от легочной чумы Ипполит Александрович Деминский, а затем ухаживающая за ним во время болезни Елена Меркурьевна Красильникова. В трагической кончине сама личность покойного товарища, моего сотрудника и друга, обязывает меня остановиться на последнем этапе его жизненного пути.

Я находился на станции Джаныбек, когда 7 октября вечером пришла телеграмма от губернатора с извещением о заболевании доктора Деминского и с предложением выехать в Рахинку. Несмотря на все желания застать Ипполита Александровича в живых, мне это не удалось. Вследствие непрерывных дождей дороги настолько испортились, что только 9 октября к вечеру мы добрались до Рахинки. Ипполит Александрович скончался в этот же день утром. Сведения о его заболевании и смерти сообщены мне врачами И.Ф. Шарневским и П.А. Ткаченко и ухаживающими за ним двумя медичками Н.В. Балинской и Е.М. Красильниковой. Прежде всего остановимся на обстановке и условиях работы Ипполита Александровича.

Задача бактериолога во время эпидемии чумы состоит, прежде всего, в бактериологическом определении одного или нескольких подозрительных заболеваний. Как известно, клинические симптомы чумы далеко не всегда бывают постоянны или характерны, чтобы на основании только их можно было бы поставить безошибочный диагноз. Кроме того, бывают случаи, где картина вообще неясна. Во всяком случае, решающее значение принадлежит бактериологическому исследованию.

После того как диагноз чумы установлен, в задачу бактериолога входит выяснение всех сомнительных случаев и участие в обсуждении и выполнении противочумных мероприятий. Но и по прекращении заболеваний работа бактериолога еще не окончена, так как она предрешает изучение и выяснение источников данной вспышки. Работа со столь опасным заразным материалом, как чума, требует особых мер осторожности, которые можно осуществить только в особых, хорошо обставленных лабораториях и учреждениях. Достаточно сказать, что в Германии Союзным советом запрещены исследования по чуме и только в Гамбурге существует диагностическая лаборатория. Само собой разумеется, что, во время эпидемии, где зачастую трудно даже найти мало-мальски сносные помещения для житья персоналу, бактериологу приходится работать в более чем скромной обстановке и зачастую испытывать нужду в том или другом крайне нужном для него предмете. Эти условия осложняют, и делают еще более тяжелым положение бактериолога, стоящего почти все время ближе других к заразному началу. Достаточно самой незначительной случайности или упущения, которые иногда трудно предвидеть, чтобы совершилось неотвратимое несчастие. Прибавьте к этому еще, что продолжительное пребывание вдали от дома без минимальных удобств действует морально и даже физически также угнетающим или ослабляющим образом. Именно в таких условиях работал Ипполит Александрович.

2 октября он получил положительный результат, т. е. найдено было, что суслик, доставленный из степи, погиб от чумной инфекции, заразившись в естественных условиях на свободе. Ипполит Александрович сейчас же приступил к проверке этой находки и 3 октября сообщил о ней официально.

Каким образом произошло заражение Деминского, остается неизвестным. Одно можно сказать, что сам Ипполит Александрович, по-видимому, не подозревал никакой опасности, потому что 4 октября от него была получена телеграмма в Джаныбеке, т. е. может быть в то самое время, когда он уже находился в инкубационном периоде чумы.

Последние лабораторные записи сделаны 6 октября утром до обеда. В этот день Ипполит Александрович почувствовал слабость и недомогание, так как изменил своему обыкновению — не пошел в лабораторию вечером, остался дома лежать. По-видимому, ночью у него зародилось подозрение о характере нездоровья, потому что в 3–4 часа ночи он, встав, отправился в лабораторию, где сам приготовил и окрасил препараты из своей мокроты. Найдя в стеклышках — немногочисленные еще тогда — чумные бациллы, он показал их прежде всего исполняющему должность лабораторного фельдшера Д.С. Савельеву, затем послал за доктором И.Ф. Шарневским, с которым жил на одной квартире.

Напрасно доктор Шарневский, для которого микроскопическая картина была также ясна, пытался успокоить Ипполита Александровича, который стоял на своем и требовал, чтобы доктор Шарневский сейчас же переехал на другую квартиру. Ухаживать за Ипполитом Александровичем выразили желание работавшие вместе с ним медичка Московского женского частного медицинского института Е.М. Красильникова и медичка Санкт-Петербургского женского медицинского института Н.В. Балинская.

Утром 7 октября мокрота была отослана на хутор Романенко доктору А.И. Бердникову для исследования; 9 октября утром исследование было закончено и подтвердило диагноз, поставленный самим Ипполитом Александровичем. В этот же день И.А. собственноручно написал письмо своей семье. Это были последние написанные им строчки. Начатое еще раньше письмо к проф. В.А. Таранухину, где сообщались результаты работы, осталось незаконченным. Затем он просил по возможности постепенно и осторожно освоить семью с известием о его смертельной болезни. Осталась не отправленной записанная Красильниковой телеграмма следующего содержания на мое имя (я в это время уже находился на пути в Рахинку): “Джаны-бек, доктору Клодницкому. Я заразился от сусликов легочной чумой. Приезжайте, возьмите добытые культуры. Записи все в порядке. Остальное все расскажет лаборатория. Труп мой вскройте как случай экспериментального заражения человека от сусликов. Прощайте. Деминский”.

На 3-й день болезни, 8 октября, слабость увеличилась. Больной жаловался на сильные боли в груди, однако отклонил все предложения врачей облегчить его страдания. Вечером наступил так называемый ложный кризис: температура упала с 40° ниже 38°, наступил обильный пот, боли в груди стали меньше. Сам больной начал думать, что у него обыкновенное крупозное воспаление легких. Но пульс оставался очень частым. Ночью температура снова поднялась, и 9 октября в 8 часов 35 минут утра И.А. Деминского не стало. Сознание сохранено было во все время болезни. Только последние 15–20 минут перед смертью наступило забытье, может быть, вследствие слабости сердца.

Утром 10 октября состоялись печальные похороны. Дул такой порывистый сильный ветер и было так холодно, что вскрытие тела на кладбище под открытым небом представляло большие неудобства. После некоторого колебания мною было принято решение исполнить последнюю волю покойного. Вскрытие было частичное, неполное, его пришлось еще сократить вследствие случайного осложнения, которое могло представить для меня опасность заражения. Было найдено воспаление нижней доли левого легкого, значительное увеличение селезенки. На препаратах из легкого и селезенки найдены были в огромном количестве чумные бациллы.

Говоря о болезни и смерти Ипполита Александровича, нельзя пройти молчанием другую погибшую почти одновременно с ним жизнь.

По смерти его ухаживавшие за ним медички Балинская и Красильникова сейчас же были переодеты в чистое платье и белье и эвакуированы в специально нанятый дом; у них ежедневно дважды измерялась температура. 12 октября утром наблюдавший за ними врач сообщил, что у Красильниковой температура повысилась до 37,9 °C, а у Балинской — 37,15 °C.

В тот же день ночью Елена Меркурьевна была помещена в больницу. Медичка Балинская настаивала, чтобы ей разрешили и в дальнейшем ухаживать за Красильниковой. Эта просьба была отклонена, так как не было еще уверенности, что она здорова, и казалось опасным подвергать уже ослабленный организм новой опасности заражения, и потому Балинская была помещена в отдельный дом для 5-дневного карантина.

При организации больницы перед нами возникла совершенно неожиданная трудность вследствие того, что часть наших санитарок под влиянием смерти Деминского и заболевания Красильниковой заявили отказ от службы, и почти не было уверенности, что из остальных удается найти подходящих людей для персонала больницы. По счастью, обстоятельства уладились сами собой, так как две медички М.А. Минкевич и Н.Б. Штейн заявили настойчивое желание ухаживать за болевшей товаркой. В заседании врачебно-санитарного комитета 12 октября выбор остановился на Минке-вич, а Штейн поручен был надзор за эвакуированной Балинской. Ухаживающий персонал больницы составился из медички Минкевич, сестры милосердия А.И. Лебедевой и сиделки Наталии Колесниковой. Эти лица приняли на себя трудную и самоотверженную работу ухода за больной, и по счастью, нам не пришлось испытывать новые утраты.

Когда я посетил их около 10 часов утра, то застал следующую картину: Балинская сама протирала пол тряпкой, а Красильникова лежала в постели, у нее болела голова, были боли в груди и спине при вдыхании. Главная жалоба была на сильную слабость. Я попробовал посадить ее, чтобы выстукать и выслушать в сидячем положении, но дыхание ее стало поверхностным, лицо приобрело совершенно белый цвет, так из опасения обморока пришлось сейчас же снова уложить пациентку в постель. Меня поразило чрезвычайно спокойное отношение Елены Меркурьевны к своему положению. Она сознавала, что у нее произошло заражение чумой: “Умереть я не боюсь, умирать не хочется, еше рано, — говорила она, ну да от судьбы все равно не уйдешь”. И на следующий день, когда появилась кровавая мокрота с большим количеством чумных бацилл, она несколько раз справлялась, найдены ли чумные палочки в мокроте, а утром в день смерти просила еще раз впрыснуть сыворотку в надежде, что она может помочь. Больная все время лежала с закрытыми глазами, с особым характерным неподвижным выражением бледного, как маска, лица. Однако сознание было полное, больная отвечала на вопросы. Против слабости давались возбуждающие. Слабость сердца, однако, возрастала, и на третий день болезни, 14 октября в 4 часа пополудни Елена Меркурьевна Красильникова скончалась.

19 октября была послана следующая телеграмма директору Женского медицинского института в Петербурге: “Санитарный комитет Рахинки по поводу благополучного окончания карантинного срока для медичек Балинской, Минкевич и Штейн, добровольно принявших на себя уход за товарищами Деминским и Красильниковой, заболевшими легочной чумой, шлет пожелания процветания институту, который умеет развивать и поддерживать в своих слушательницах высокие чувства человечества и гуманности. Председатель санитарного комитета Рахинки Шарневский”.

Как я уже говорил, Ипполит Александрович и Елена Меркурьевна, оба, несмотря на скудные проблески надежды, ясно отдавали себе отчет в своем положении. Однако неминуемая смерть не ввергла их в безразличие отчаяния, а, наоборот, обнаружила их высокие душевные качества. Ипполит Александрович, пока он был в силах, все время заботился о том, чтобы не послужить источником заражения для других. Он упорно отказывался от ухода и забот, принимая лишь необходимые услуги. При кашле и питье он отворачивался к стене. Только за последнюю ночь он настолько ослабел, что не мог уже двигаться. Не менее удивительно было поведение Елены Меркурьевны. Во время кашля она поднимала одеяло ко рту, чтобы каш-левые брызги не могли стать опасными для ухаживающей. Как велика опасность заражения, станет ясным, если я скажу, что в мельчайшей частице мокроты находится огромное количество бацилл, которых больше чем достаточно, чтобы вызвать смертельное заражение. В последние часы жизни, когда слабость еще больше усилилась, Елена Меркурьевна предосторожности ради инстинктивно закрывала себе рот рукой.

Если меры, принятые против заражения ухаживающего персонала, оказались действенными, то нельзя не вспомнить с благодарностью помощь нам со стороны умирающих. Мне кажется, эти две смерти могут вызвать в нас чувство глубокого удивления». (Врачебная газета. 1912. С. 630; цит. по Клодницкой С.Н., 1956).