Очищение молитвой

— Отче, ты же чудом одним выжил…, -попробовал возразить келейник, но старик уже, кряхтя, повернулся на бок. И Софроний, согласен он был или нет, уже был вынужден помогать. Подхватив под мышки наставника, помог ему сесть, уселся рядом, обняв за плечо.

— Ступай, принеси ещё попить. — толкнул он Софрония. — Всё нутро горит пламенем адовым.

Софроний принёс, напоил старца.

— Худо, отче? — заглянув в глаза старца, участливо спросил Софроний.

— Худо. — помолчав недолго, промолвил тот. — Много хуже станет, ежели сейчас мы не встанем и не пойдём…

— Куда, отче?!

— Обратно. Мощи пророка Божия обиходить нужно нам, и отслужить, что положено. Мы здесь не в санатории…

— Но батюшка! — подскочил Софроний. — Гляньте на себя: куда вам?!

— Туда, сынок. — махнул рукой в направлении комнаты, где всё случилось. — Худо — не худо, а идти надо: время на исходе. Пошли.

— Да что ж ты, отче! — всплеснул руками монах. — На тебе ж лица нет!

— Мал ещё прыщ со мною спорить! — вдруг взвизгнул отец Зосима и потряс кулаком. — Я что сказал?!

— Ваша воля, отче. — насупившись, покорился гневу старца Софроний. — Но если что…

— Если что — Бог управит. Ну-ка, помоги встать.

Подняв на ноги старика и поддерживая его под локоть, келейник повёл отца Зосиму в ту страшную комнату. Уже на подходе к ней молодой монах услышал чудный запах, спутать который с любым иным он не смог бы никогда. Не один час и день провёл он, новоиспечённый послушник, в молитвах и бдениях у мощей Святых старцев в Богомзданных пещерах. Такое радение для новопостриженных было обязательным, так считал отче Тихон, настоятель. Весьма и весьма полезное, особо для примирения с собой, с чего и начинается монашеский путь. И этот запах, смешавший в себе аромат ладанов, горящих пасхальных свечей, свежего морского ветра, тишины горной обители, солнца, детства — всего, что дорого сердцу любого человека, живущего под Луной, хорошего и худого — разве есть ещё подобный?! Разве можно спутать?! Да, так благоухают Святые мощи — останки тех, кто истинно благоугождал Господу и людям при жизни.

— Чуешь, сынок? — прищурившись, вопросил старец.

— Д-да. — поперхнувшись от наполнившего его счастья, ответил Софроний.

Дверь в комнату, в которой лежало тело Снедалина, была распахнута, Софроний не затворил её в тяготах. И, кружа голову, оттуда плыл дивный, божественный запах.

Тело Снедалина лежало там где и было оставлено. Казалось, полковник спит, таким безмятежным и мирным было выражение его лица; и лищь бурые ниточки засохшей крови из его носа и уха говрили о том, что не всё так просто. Старец перекрестился, и, войдя, встал на колени, поцеловал руку Снедалина.

— Приступи. — обернулся он к своему келейнику, и тот, приклонив колени, благоговейно прижал руку к губам.

— Тёплая! — прошептал молодой монах.

— Нужно нам омыть и обрядить угодника. — промолвил старец. — Велик его подвиг, и негоже нам, монахам, оставлять его в виде, в коем постигло его успение. Посему, Софрониюшка, ты ступай. Отыщи Алексея и веди его сюда…

— Дуров! — словно прострелило в сознании брата Софрония.

И верно — как же он забыл про майора?! Пока он страдал над телом старца, почитая того почившим, про Дурова и не вспомнил. А надо полагать, тому досталось не меньше, чем самому Софронию! Он-то монах: смертные дела и чудесные обстояния для них — работа; монах, ежеминутно не пребывающий в размышлениях о смерти, посмертии и страхе Божиим — монах худой, ненастоящий. А для мирян все эти обстояния куда как чужды и обычно пугающи. И первое дело монаха помогать брату-мирянину в этих, страшных для него обстояниях; а он?!

Заметив краску на лице келейника, старец спросил:

— Что ж ты? Забыл о товарище?

— Грешен, отче…

— Бог простит. — перекрестил парня отец Зосима. — Ступай, ищи теперь. Там ищи, где оружие хранят. Там он, мается…