Один

„Что вы скажете о Платонове?“ Сказал уже. Для того чтобы читать лекцию о Платонове, надо быть Еленой Шубиной, которая занималась им долгие годы. Я не рискну. Это должен быть человек, который внимательнейшим образом…

А, вот мне пишут, что Дороти Сэйерс. Да, Дороти Сэйерс — один из фактических предшественников Джоан Роулинг. Да, наверное, хотя я недостаточно её знаю.

Вернёмся через 3 минуты.

_{РЕКЛАМА}

― Дмитрий Быков, „Один“ в эфире. Последняя четверть пошла.

Вопрос: „Был такой поэт, писатель и философ Халиль Джебран. Знакомо ли вам это имя? Попадались ли Вам его книги?“ Конечно, знаком. У любимого моего прозаика Хьортсберга [Hjortsberg] в очень хорошем романе „Mañana“ есть такой крайне противный наёмный убийца, который всё время цитирует Халиля Джебрана, ложные красивости. У меня примерно такое же отношение к Халилю Джебрану. И вообще читайте Хьортсберга.

Очень хороший вопрос: „Расскажите о Ксении Некрасовой“. Обязательно.

„Можно ли назвать Леонида Филатова поэтом с большой буквы?“ А как же.

„Придумываю вирусную новость, но не могу придумать. Подскажите, какой бред можно сочинить“. Вам подскажешь — а все поверят. Не хочу, неинтересно. Сейчас нет такой новости, которая была бы заведомо всеми отвергнута. Примерно как в своё время, помните, с Орсоном Уэллсом и с его экранизацией „Войны миров“, точнее, радиоверсией.

Про Аксёнова обещанный разговор. Творчество Василия Павловича распадается совершенно отчётливо на четыре периода.

Первый — соцреалистический, соцреалистический с человеческим лицом, большого интереса, на мой взгляд, не представляющий, хотя именно тогда были написаны замечательные „Коллеги“ и сенсационный „Звёздный билет“. Но я согласен скорее с матерью моей, которая сказала, что, конечно, настоящий Аксёнов начинается не со „Звёздного билета“, который все прочли и который вызвал ужасную моду (в нём была молодёжная пошловатость), а с „Апельсинов из Марокко“.

„Апельсины из Марокко“ — первая повесть, в которой есть Аксёнов, в которой есть неразрешимые проблемы, в которой чёткое понимание, что ни на какой Север, ни какие окраины, ни в какой Таллин не уедешь от себя; и куда бы ты ни уехал, там тебя это догонит, и любые апельсины из Марокко обернутся собственной твоей внутренней драмой. Это великая повесть, на мой взгляд, очень серьёзная.

Конечно, говорят, что Аксёнов — это мастер рассказа. И действительно во втором периоде его творчества лучшее, что он писал — это новеллы и повести. Это период Аксёнова сюрреалистического. Это такие вещи, как малоудачный, на мой взгляд, бродящий, половинчатый роман „Пора, мой друг, пора“ и целый цикл поразительных рассказов.

„Победа“ — лучший рассказ Аксёнова, написанный ночью за три часа в Доме творчества после того, как он увидел шахматную партию между Балтером и Гладилиным. Конечно, Г.О. — этот потрясающий персонаж, в котором Жолковский прочитывает „говно“ — это персонаж, вызывающий острое сочувствие, острую жалость, потому что это убогий, обделённый человек. Не следует думать, что Аксёнов его ненавидит. Определённое чувство вины перед ним ещё присутствует у гроссмейстера, поэтому гроссмейстер и выдаёт ему медаль. Но вместе с тем Аксёнов уже понимает, что хватит жалеть Г.О., надо научиться дистанцироваться. Потому что главная задача Г.О. — это расстрелять гроссмейстера; мирного существования быть не может.

Тогда же написаны две лучшие повести Аксёнова — „Затоваренная бочкотара“ (всеобщей любви к которой я не разделяю, потому что мне кажется, что это стилистический экзерсис, хотя и очень точный, очень русский, прелестный) и лучшая его повесть, на мой взгляд, „Стальная Птица“, о которой мы будем сейчас говорить чрезвычайно подробно, потому что это, как мне представляется, его произведение наиболее значимое.

Заканчивается этот период чудом осуществившейся публикацией маленькой повести „Рандеву“ в журнале „Аврора“. Аксёнов всегда печатал эту вещь с курсивом, чтобы все увидели, что оттуда вырублено. Вырублена оттуда была примерно треть. Но каким-то образом, насколько я помню, Елена Невзглядова умудрилась напечатать её, страшно ободрав ей бока, кажется, в 1971 году. Мне когда-то Попов Валерий давал читать дико затрёпанный этот номер „Авроры“, не выпуская из рук, только у него в кабинете. Это было во времена, когда Аксёнов ещё был в эмиграции. И я читал „Рандеву“. Помню, что на меня она произвела тогда очень странное впечатление. Я не очень понял, о чём там речь. Ну, это очень зашифрованная вещь, очень герметичная.