Один

Мне кажется, что впереди у Прилепина очень интересная эволюция, поскольку я соотношу его определённым образом с Горьким. Он, по-моему, находится на середине интересного пути. Другое дело, что иногда его жутко заносит. Он говорит: „Вот Быков не захотел быть поэтом большинства, а большой поэт может быть только поэтом большинства“. Ага! — скажу я. Особенно, конечно, Мандельштам в 30-е годы, особенно Бродский в 60-е. Поэт всегда становится поэтом большинства лет через 10–20, иначе он не поэт, иначе он не опережает время, — и тогда о нём нечего и говорить. Поэтом большинства был Демьян Бедный, о котором Ленин, неплохой литературный критик, сказал: „Демьян идёт за читателем, а надо быть впереди“. Да и вообще много поэтов. Даже Евтушенко не был поэтом большинства. Поэтом большинства был Асадов, что, впрочем, не умаляет его заслуг. Большинству нужен поэт, чтобы оно с ума не сошло и не пело только „Розовые розы Светке Соколовой“.

„Возможен ли сегодня диалог условного Мережковского и Розанова — двух громких голосов с двух разных полюсов?“ Нет, не возможен. Во-первых, просто Мережковский и Розанов… Если я — Мережковский, то Прилепин уж никак не Розанов. Спасибо за эти всякие лестные аналогии. Я знаю, кто Розанов, но не буду его называть, противно. Я вообще Розанова не очень люблю.

Если говорить серьёзно, то диалог сегодня не возможен вообще. Люди цепляются к словам, а не спорят — вот это очень важно. Нет понятийного аппарата. Я, например, пишу в колонке: „Нам придётся начинать с нуля на выжженной земле“, — а какие-то нелюди (иначе не могу сказать) тут же пишут: „Быков обещает превратить Россию в выжженную землю“. При чём тут Россия? Речь идёт о том, что нам культуру придётся пересоздавать, политику придётся создавать. Не нравится вам „выжженная“ — скажите „на забетонированной“, как уже писал Навальный или Гудков, или многие ещё (по-моему, Кашин). „Забетонировали всё пространство“, — скажите так.

Конечно, люди должны начинать с нуля, но выработка этого понятийного аппарата — дело будущего. А сегодня, когда идёт какое-то лавинообразное осыпание общей нравственности, когда люди всё время норовят друг друга обозвать либо „либерастом“, либо „дерьмократом“, либо „русофобом“, какой в этих условиях может быть спор? При этом только: „Жидосатанисты, горите в аду!“

„Стоит ли отдавать ребёнка в школу в шесть с половиной лет?“ Конечно, стоит. Чем раньше, тем лучше.

„Знакомы ли Вы с „тёмным фэнтези“? Ваше мнение о циклах „Чёрный отряд“ Глена Чарльза Кука и „Малазанская империя“ Стивена Эриксона?“

„Малазанскую [книгу павших]“ я просматривал, „Чёрный отряд“ я не читал. Могу ли я подсказать других авторов в данном жанре? Надо смотреть. Понимаете, всё-таки жанр „фэнтези“ предполагает хорошую память, а я очень мало помню из этого жанра, быстро забываю. Вы зря это называете „тёмным фэнтези“. Понимаете, настоящее „тёмное фэнтези“ — это „Чёрная башня“ Кинга. Вот это готика, это уверенность человека, что за пределами нашего мира только зло и ужас, только ледяная или раскалённая пустыня. В этом смысле Леонид Андреев… Кстати говоря, и Даниил Андрей тоже. „Роза Мира“ — вполне себе. Всё, что касается там этих шрастров — это, конечно, чёрное фэнтези. Чёрное фэнтези — это просто готический подход к миру. А тому, у кого нет готического подхода к миру (то есть уверенности, что мир лежит во зле), лучше не притворяться.

„Ваше мнение о незаслуженно забытых советских писателях 60-х, таких как Дубровин, Троепольский. Прочитал несколько повестей Дубровина — они произвели сильное впечатление“.

Дубровин был неплохой писатель, Троепольский — просто очень мощный. Мне очень жаль, что остался ненаписанным прекрасный его роман „Колокол“. Конечно, и „Белый Бим“ — замечательное произведение. Но он же прославился своими ранними сельскими рассказами («Прохор XVI“, кажется, если я не путаю, про агронома история), которые печатались в „Новом мире“ у Твардовского. Он деревенщик, причём деревенщик такого же класса, что и Овечкин — очень важный, на мой взгляд. Конечно, Троепольский был первоклассным писателем, очень едким и талантливым сатириком. Его трёхтомник у меня стоял на полке с детских лет. И сводить его к „Белому Биму“ — сентиментальной истории про собачку — было бы неверно. Хотя и „Белый Бим“ написан с большой силой ненависти — не только сентиментальности, но и ненависти к жестокому и тупому обывателю.

„Пользуетесь ли Вы курсами скорочтения?“ Боже упаси! „Считаете ли Вы принципиальным дочитывать книгу до конца, если она Вам определённо не нравится?“ Нет, конечно! Что, у меня три жизни, что ли?

„Важно ли читателю знать о настроениях автора?“ Я думаю, что важно. Об этом есть хороший рассказ Борхеса — один из немногих рассказов Борхеса, который я очень люблю — „Пьер Менар, автор „Дон Кихота““. Если бы автором „Дон Кихота“ был французский учёный-стилизатор, а не испанский в тюрьме сидящий несчастный гений, конечно, совсем иначе мы бы воспринимали книгу.