Один Христос. Два христианства

Надо сказать, что греческие и восточные отцы Церкви очень рано начали разрабатывать богословское учение, совершенно отличное от теорий Тертуллиана и Августина. Св. Ириней, епископ лионский, писавший на греческом языке, выстроил целое богословие спасения на основе идеи о нашем «восстановлении» во Христе.[162]

Богословие, в котором не говорится об оскорблении, нанесенном Богу и принесенной в качестве удовлетворения за него кровавой жертве. Не одержимые духом соперничества, без намерений полемизировать с латинскими богословами, которые, к тому же, были им, по видимому, неизвестны, восточные богословы создали учение о спасении, в корне отличное от латинского. Поскольку на первых Вселенских Соборах они составляли большинство, центральная идея этого учения была зафиксирована в догмате, провозглашенном на двух Соборах, официально признанном Западом и посему имеющем статус вселенского. Это Халкидонский Собор 451 года и Константинопольский Собор 553 года, подтвердивший принятый на Халкидонском Соборе догмат. В целом Запад сохранил от этого Собора лишь догматическое определение о соотношении двух природ во Христе, соединенных в Нем «неслитно, непреложно, нераздельно, неразлучно». Определения этого западная традиция в целом придерживается, хотя зачастую ставит акцент на словах «неслитно и непреложно», оставляя две другие характеристики несколько в тени. Но нас здесь интересует другая, не менее важная часть догматического определения, отвечающая, что вполне естественно, тому учению, которое существовало в восточном христианстве уже с первых шагов богословской мысли, со Св. Иринея, т.е. уже со II в. В первой своей части это догматическое определение подтверждает учение о божественности Христа и «единосущии» Его Отцу, провозглашенное на Никейском (325 г.) и Константинопольском (381 г.) Вселенских Соборах. К этому учению новый, Халкидонский Собор 451 г. добавляет следующее: «Последуя Святым Отцам, мы согласно поучаем исповедовать одного и того же Сына, Господа нашего Иисуса Христа, совершенного в Божестве и совершенного в человечестве, истинно Бога и истинно человека, того же из души разумной и тела, единосущного Отцу по Божеству

и того же единосущного нам по человечеству

». Соборы 451 и 553 гг. признаются как западными, так и восточными Церквями, но богословская традиция запада (как католическая, так и протестантская) усвоила из них главным образом то, что касается единства двух природ во Христе, божественной и человеческой, и единосущия Христа с Отцом. Что же касается нашего единосущия, по человечеству, Сыну, то на Западе, насколько мне известно, о нем никогда не упоминали. Хотя именно эти слова догматического определения очень просто и конкретно выражают суть того учения о спасении, которые греческие отцы уже тогда начали разрабатывать, в то время как на западе оно оставалось совершенно неизвестно. Особое значение это учение придавало Воплощению, которое понималось ими как осуществление нашего спасения путем нашего «телесного соединения» со Христом, по учению апостола Павла, или «восстановления» во Христе, по слову Св. Иринея. Богословы Востока понимали эти выражения в прямом смысле, буквально, а не как поэтические метафоры, которые обычно видели в них на Западе.[163] Не будем забывать, что формулировки, принятые на этих Соборах, целиком принадлежат греческим отцам – именно их богословие и получило утверждение на этих Соборах. Латинских отцов на них присутствовало очень немного, и влиянием они не пользовались. В первые века богословов на Западе вообще было немного. Напомню еще раз несколько фактов, которые очень важны для понимания исторической драмы Церкви: все главные христианские догматы были приняты на семи Вселенских Соборах. Все они были созваны на Востоке и проходили на греческом языке. В них участвовало около трех тысяч епископов, из которых лишь двадцать пять были латиноязычными. Да и на Западе население Прованса, к примеру, говорило на греческом вплоть до VI в. Вся суть христианского вероучения была продумана и сформулирована на греческом языке. В конце каждого соборного заседания принятые решения переводились для западных епископов на латынь. Догматическое определение о нашем единосущии Христу по человечеству имеют, следовательно, тот же авторитет, что и все определения предшествующих соборов. Единственным сколь-нибудь важным вкладом латинской Церкви в определения этих Соборов было письмо, написанное папой Львом Великим константинопольскому патриарху в 449 г., за два года до Халкидонского Собора. Письмо это было зачитано на открытии Собора, и все участники приветствовали его стоя, признав в нем свое собственное учение. Однако рассказывая об этом эпизоде, католические богословы обычно забывают упомянуть, что прочитано оно было лишь с тем, чтобы отцы собора могли оценить его правильность. Сам папа, кстати, протестовал против такого отношения к своему посланию, но отцы Собора не посчитались с его протестом, и когда папские легаты предложили принять этот текст в качестве догматического определения, участники, среди которых были и епископы из Иллирии, провинции, находившейся в юрисдикции папы, ответили им отказом. Так что вклад латинской Церкви в вероучительные определения этого Собора не стоит преувеличивать. К тому же, письмо папы Льва (так называемый «Томос к Флавиану») имеет отношение лишь к первой части провозглашенного Собором догмата – той части, где говорится о единосущии Христа Отцу по божеству и о единстве божественной и человеческой природ Христа в одной ипостаси.