Беспокойство не покидало Семена. Он не мог помочь своим товарищам, не мог даже узнать, что происходит, где сейчас «Зверобой». Бабенко всегда придерживался принципа: если не можешь повлиять на ситуацию, измени свое отношение к ней. Но отношение к войне изменить сложно, перестать переживать за свой экипаж он не мог, поэтому единственным радикальным средством было заняться чем-то, что отвлекает от мрачных мыслей. И бывший инженер Харьковского завода принялся чинить все, что не работало в доме Анны.
На третий день, когда Бабенко начал немного ходить, он смог добраться до сенокосилки. Анна поначалу ворчала, но когда поняла, что Семен починит сенокосилку и соседи смогут накосить травы своим коровам на зиму, она взялась ему помогать. Даже принесла кое-какой инструмент от соседей.
Занимаясь починкой сенокосилки, Семен стал ловить на себе странные взгляды Анны Вячеславовны. Она смотрела на него с какой-то странной грустью, но как будто любуясь. Хоть она и была учительницей по профессии, но все же оставалась сельской жительницей. И мужик с умелыми руками вызывал у нее умиление, ей нравилось смотреть на мужчину, который все может и во всем разбирается. И Бабенко это почувствовал. Что-то шевельнулось у него в груди, появилась жалость другого рода: вот уйдет он, уведут его фронтовые дороги, и снова Анна останется одна. А ей всего лишь сорок пять, она не старуха и собой хороша. Не городская дамочка, конечно, но миловидна, волосы густые, фигура еще очень привлекательна, хотя и тяжеловата. Но Анна ведь и не балерина. А такие формы даже делают женщину более женственной.
Вечером хозяйка начала суетиться, зачем-то спустилась в погреб. А когда стало смеркаться, когда они зажгли керосиновую лампу, Семен увидел то, по чему скучал вот уже второй год войны: вареную рассыпчатую картошку под душистым растительным маслом, квашеную капусту с морковью, малосольные огурчики, нарезанное тонкими прозрачными дольками соленое свиное сало, черный хлеб и запотевшую бутылочку водки, еще довоенной, «Столичной».
– Давай к столу, Семен Михайлович, – позвала Анна, поправляя передничек.
Бабенко обратил внимание, что на хозяйке другое платье – не то старое домашнее, ношенное, а более новое и по фигуре лучше сидящее. И платка на голове нет. Волосы причесаны, аккуратно забраны в узел на затылке.
– Спасибо тебе, Семен, – подняв маленькую рюмочку, поблагодарила его Анна. – Ты и правда с золотыми руками родился. Все у тебя спорится, все ладится, за что ни возьмешься. Жена, наверное, не нарадуется такому мужику в доме.
– Один я, Аня, – просто ответил Бабенко, чуть пожав плечами.
– Ну на войне и за порог – так вы все одинокие и холостые, – невесело засмеялась хозяйка.
– Правду говорю, – глядя в окно, ответил Семен. – Зачем мне врать-то. Бобылем был – бобылем, видать, и останусь. Не сложилось как-то до войны, а теперь уж и не знаю. Дожить бы до победы, а там посмотрим. Сын был, да так я его и не увидел. Только получил весточку, что вырос и погиб на фронте. Так что, Аня, моя жена – это вверенная командованием матчасть, за которую я отвечаю. И друзья мои, экипаж мой – вот моя семья. Давай, хозяйка, выпьем за всех одиноких, чтобы жизнь у них сложилась, чтобы не одиночество им впереди грезило, а покой и безмятежное счастье.
– Безмятежное счастье? – повторила Анна, покачала головой, потом медленно выпила водку. – Красиво говоришь, Сеня.
Они долго сидели, подливая водку и не пьянея. Не хотелось им пьянеть. Больно уж вечер хорош был, хотелось верить, что в это село – пусть пока только в него – уже пришел мир, и война не вернется в него никогда. И заживут люди, птиц по утрам слушать будут и коров встречать из стада вечерами. Пить душистое парное молоко и слушать петухов и детский плач у соседей, где сложилась-таки счастливая семья.
Анна всплеснула руками и, взяв тарелку, ушла в сени. Вернулась и поставила на стол снова полную, с капустой. Но села почему-то женщина не на свой стул напротив, а на лавку, рядом со своим гостем. И продолжился душевный разговор, и снова полилась водочка. Заговорили о прошлом, пустились в воспоминания. Анна уже чаще улыбалась, поправляла на плечах и на коленях свое платье. Волосы выбились из узла, и она то и дело поправляла их, прятала прядку за ухо.