Один в Африке. Путешествие на мотороллере через 15 стран вглубь черного континента

Внезапное появление mondele с заметно искаженным яростью лицом, к тому же вошедшим без разрешения, на мгновение дезориентирует военных. На них я точно произвел плохое впечатление! Потом военный, сидящий справа, говорит, что полковник где-то около здания, в беседке. Не поблагодарив и не попрощавшись, направляюсь быстрым, точней – нервным, шагом в указанное мне место.

В круглой беседке нахожу двух ждущих меня военных. Один из них, низенький и с бородкой клинышком, представляется полковником и просит сесть на стул, который его адъютант пододвинул к моим ногам. Я делаю неимоверное усилие, чтоб держаться спокойно. Спрашиваю собеседника, по какой такой причине меня задержали в Буньякири. С документами все в порядке, и я к тому же через два дня покину Конго. Полковник заверяет меня, что для выезда из страны нет никаких препятствий, он лишь хочет обыскать мой багаж. Возражаю: разобрать весь багаж для обыска займет слишком много времени. Прошу офицера позволить мне уехать, говорю, что и без того уже потерял драгоценное время, что дорога на Букаву очень плохая, и я рискую быть застигнутым темнотой в лесу. Офицер берет паузу, и мне кажется, что я его убедил. Но потом он повторяет свое требование. Я настаиваю, добавив, что багаж уже обыскивали бесчисленное множество раз. Но делать нечего: военный пальцем показывает на багажники. Не понимаю его настойчивости. Смотрю на часы, опасение и ярость возрастают, заполняя голову. Но полковника, очевидно, не интересуют мои соображения, потому что на очередную просьбу позволить уехать, он задает вопрос, какого я никогда не ожидал услышать. Он спрашивает, действительно ли у меня есть банковские купюры режима Мобуту.

Мысли моментально возвращаются назад, в Омбо, словно перематывается кинопленка, в дом аптекаря, к моменту обыска агентами секретных служб, надолго задержавшихся на изучении старых купюр. Но сейчас легко понять, как новость о находке добралась до Буньякири, из пустячного факта став таким важным случаем, что вызвала интерес военной верхушки. Кипя яростью, я ослабляю эластичные шнуры и скидываю вниз багаж. Начинаю вываливать содержимое одного из рюкзаков. Вытаскиваю пачку заиров и передаю ее военному. Это только часть банкнот, потому что в Омбо я предусмотрительно разделил их на две части и спрятал в разных местах. Похоже, что офицера интересуют только банкноты, потому что он велит вернуть остальной багаж на место, а потом следовать за ним. Он ведет меня к своему начальнику, который сидит в той самой комнате, куда я ворвался несколько минут назад. Знакомлюсь с полковником Томсом: это он отдал приказ о моем задержании. И это не кто иной, как тот высоченный военный, встреченный мной сразу же по приезду.

В комнатушке, освещенной лучами солнца, проникающими сквозь бамбуковые жалюзи, я оставлен на произвол четырех военных. Им, очевидно, нечего делать, и они выплескивают весь свой интерес и энергию на купюры, чья ценность была очень низкой еще и тогда, когда они находилсь в обращении, а сейчас на нумизматическом рынке не стоят почти ничего. Купюры систематизируют и раскладывают, потом их регистрирует секретарь, он фиксирует на листе бумаги достоинство и количество купюр: 5 купюр по 10 заиров, 7 купюр по 50 заиров, 10 купюр по 500 заиров и так далее. И вся процедура идет с чрезвычайной медлительностью, пожирающей мое время и еще больше увеличивающей ярость. Дрожащим, но властным голосом спрашиваю у полковника Томса, явлется ли преступлением обладание купюрами, вышедшими из обращения, купюрами, сотню которых можно приобрести в Киншасе за несколько франков на рыночных лотках; добавляю, что если бы в Буньякири разнесся слух о моем желании купить заиры, меня бы завалили предложениями. Полковник бросает на меня злобный взгляд и велит помолчать, потому что, говорит, вопросы тут задает он! Тон его голоса леденит мне кровь, но не уменьшает бешенство, напротив. Между купюрами, разложенными на столе, видны новые франки, приобретенные мной для коллекции. Я протягиваю правую руку и быстро сгребаю эти купюры, а левой сгребаю в кучку старые банкноты, говоря, что больше не заинтересован в этой макулатуре. Мой наглый жест заставляет подчиненных полковника чуть ли не вскочить на ноги, а сам он проявляет досаду, лишь чуть качнув головой.

Может быть, следовало досчитать до трех, прежде чем реагировать так опрометчиво и глупо, дело принимает скверный оборот, и напряжение, висящее в комнате, не обещает ничего хорошего. В каком-то проблеске озарения осознаю, что если хочу выпутаться, то должен сменить линию поведения. В первый момент думаю извиниться, но это, вероятно, поставило бы меня в положение зависимости и слабости.