Одиночество героя

Один из молодцов загодя распахнул дверцы фургона. Полковник поманил пальцем лейтенанта Хромова. Тот подскочил.

— Главный ты, лейтенант? Или в кабине кто есть постарше?

— А что такое?

— Ответь, пожалуйста.

— Ну я главный, в чем дело?

— Документы хочу поглядеть.

— Какие документы? Что с вами, товарищ полковник?

— Служебное удостоверение. Сопроводиловку. Или не успели заготовить?

Лейтенант встрепенулся, будто получил укол в ягодицу: надо же, просекла старая ищейка!

— Загружайте его, ребята, — поторопил он, отступив на шаг от каталки. Однако загрузить ребята никого не успели. Герасим Юрьевич оценил позицию как выигрышную: один из быков закреплял борт фургона, второй стоял в ногах, и главарек вот он, аж слышно, как дышит. Прямо цирк!

Ложный лейтенант получил пулю в переносицу, сделал неуверенный шаг назад и опрокинулся на клумбу с черной, влажной землей. Но у того, который в ногах, реакция оказалась фантастической: опережая следующий выстрел, он прыгнул вперед и в красивом броске не долетел до Герасима Юрьевича с полметра — принял на грудь и в шею две свинцовые, раскаленные блямбы. Его товарищ, оставя борт, совершил роковую промашку: не спрятался за фургон, как ему следовало, а почему-то побежал к деревьям, вопя благим матом. Полковник хладнокровно, двумя выстрелами опрокинул его на асфальт. Потом, поворотясь, поймал на мушку волосатого ферта с кинокамерой.

— Не надо! — взмолился тот, загораживаясь камерой. — Умоляю вас! Я ни при чем. Я по найму.

— Ах по найму? — удивился Герасим Юрьевич и, прицелясь (солнце било в глаза), с наслаждением всадил киношнику пулю в бедро.

Не мешкая, он спустился с каталки, стараясь не делать лишних движений. Теперь главная угроза таилась в машине, там наверняка засел водила и еще кто-нибудь, их удобнее встретить стоя, но Герасим Юрьевич опасался, что при спуске с высоты потеряет сознание. В следующую секунду от резкого толчка в спину его повело на сторону, и он решил, что потревожил рану, но тут же понял, что ошибся. Сзади от больничного корпуса шагал растрепанный громила и упорно поливал пространство перед собой из автомата. По тому, как он держал оружие (ниже живота) и как двигался, было видно, что стрелок аховый, и то, что он зацепил полковника, было простым везением. Герасим Юрьевич укрепил локоть на каталке и из нормальной стойки всадил пулю в середину туловища азартного автоматчика. Тот дернул башкой, будто рыгнул, и опустился на колени. Плачущим выражением лица напоминал мальчика, которого обнесли гостинцем.

Герасим Юрьевич разворачивался медленно, будто собственное тело вдруг превратилось в тяжеленное бревно. Успел засечь, как из-за фургона выкатился паренек в бушлате, тоже с автоматом, юркий и неуловимый. Пока полковник поднимал налившуюся свинцом руку с пистолетом, паренек буквально рассек его очередью от плеча до поясницы. Очень обидно: почти отбился — и вот на тебе, нарвался на расторопного мальчонку, который, может, убивал-то первого в своей жизни человека. Падая, Герасим Юрьевич прикинул, что, хотя нашпигован свинцом под завязку (не меньше четырех пулек, а то и больше), но не утратил окончательно способности к движению. Автоматная очередь не вышибла из него дух, он по-прежнему контролировал ситуацию и лишь чрезмерно утомился от беспорядочной стрельбы. Он надеялся, что короткий отдых пойдет ему на пользу, поэтому закрыл глаза и растянулся в позе трупа.

Паренек-победитель, опустив автомат, с изумлением разглядывал поле боя, не понимая, как этот белый кокон, сползший с каталки, которого он подрезал точно так, как делают герои американских боевиков, успел наломать столько дров всего лишь за несколько мгновений. Замирая от горя, мальчик склонился над поверженным Лехой Боровским, человеком, которого боготворил, который взял его в банду и учил уму-разуму, и потрогал разбухший, с неровными краями, кровяной волдырь у Лехи на лбу. Удивительно! Как это все случилось? И если это случилось, то где же на свете справедливость?

От грустных раздумий юного бандита отвлек негромкий оклик:

— Эй, говнюк, повернись!

Он оглянулся — и оторопел. Только что подохший, расстрелянный старик почему-то ожил и пялился на него с земли двумя страшными, красноватыми фонариками глаз — но ведь такого не могло быть! И вон черная изюминка пистолета, проступающая из бинтов.

— Дяденька, не стреляйте, пожалуйста, — попросил мальчуган и в знак того, что у него нет дурных намерений, бросил автомат под ноги. Но полковник его даже не услышал. Поднять руку у него не хватило сил, но нажать на спуск удалось. Пуля угодила юному вояке в пах, он тоненько, как флейта, проголосил, и пополз по клумбе, загребая так, словно надеялся куда-то уплыть.