Одиночество героя

В царствие Бориса мало кому дотоле известный партийный чинуша Жиров неожиданно прославился как несгибаемый борец за права человека. Кульминацией его правозащитной деятельности стало многочасовое стояние в пикете в Риге, где он заработал жесточайший бронхит, от которого долго не мог излечиться. Но игра стоила свеч. Фотография, сделанная корреспондентом агентства «Рейтер», где был запечатлен Жиров с мокрыми растрепанными черными рожками и с плакатом на груди: «Рига — для латышей, Москва — для русаков», — обошла весь мир и сделала его почти таким же знаменитым, как Людмила Зыкина. В чеченскую кампанию Жиров много сделал для разоблачения имперских амбиций русского быдла, но, честно говоря, ходил тогда по проволоке. Обычная публика мало что знает о подоплеке политических борений. Она видела на экране яростного трибуна, читала блестящие статьи Жирова, посвященные трагической судьбе маленького, гордого, непокоренного народа, и никто из почитателей не догадывался, в каком ужасном душевном состоянии он провел тот год. Он панически боялся чеченцев, при одном взгляде на этих загадочных людей с их суровыми, как у посланцев ада, ликами, у него тряслись поджилки, а ведь ему два раза пришлось побывать в самом пекле, в Грозном и Аргуне, в штабах главных чеченских паханов. Он раболепно уверял их в своей преданности, на чем свет стоит костерил продажную московскую сволочь, они отвечали презрительными ухмылками, цедили сквозь зубы любезные слова, и каждую секунду он ожидал, что с него снимут скальп либо запрут в подвал и потребуют выкуп. С другой стороны, постоянные тайные и явные угрозы из левого лагеря, от недорезанных коммунячьих выблядков, которые, против всех прогнозов, набрали большую силу в парламенте. Да что говорить, даже некоторые соратники, заединщики и партнеры поглядывали на него косо, как на выскочку и дуролома. Фигурально говоря, он провел год в добровольном изгнании, как узник совести, редко ночевал дома, мыкался по чужим углам, и каждую ночь его мучили чудовищные кошмары. Однако жертвы и старания окупились с лихвой, не пропали даром. Америка наконец оценила его титанический подвиг, он получил вызов от какой-то сенатской комиссии и три недели провел в благословенной стране, будто в счастливом сне. Вдобавок в качестве поощрения ему предложили прочитать полугодичный курс лекций в университете штата Айова, но Жиров, поразмыслив, отказался. Он не настолько еще укрепился финансово, чтобы бежать. Вслед за американцами опомнились, приметили неукротимого борца за демократию и немцы, подкинули солидную премию «за выдающиеся заслуги в установлении взаимопонимания между народами».

С девяносто шестого года Жиров возглавил фонд «Возрождение провинции», приютившийся под крылом правительственной фракции в Думе, и с тех пор его зарубежные счета росли с быстротой супервыигрышей в игральном автомате…

Утром, прежде чем ехать в офис, он собирался наведаться к своей пассии в Строгино, роман с которой тянулся уже вторую неделю. Девушка, мало того, что хороша собой, с веселым нравом и покладистая, вдобавок оказалась княжной из старинного рода Мухановых с татарской составляющей. Тут у Жирова появился деловой интерес. Княжна, естественно, бедствовала, кормилась от случайных спонсоров, и Жиров нацелился пристроить ее на небольшую должностишку в фонд, с тем чтобы впоследствии использовать в предвыборной компании, которая была не за горами. В каком качестве, будет видно по обстоятельствам, но классная молодая телка, да еще с аристократическими позывными, безусловно, на выборах пригодится. Сам Жиров никуда не баллотировался из принципа, к этому обязывало святое реноме правозащитника, но пяток своих людей впихнул в список Явлинского, хотя пока они сидели там нетвердо.

Княжна Анастасия Муханова зацепила капризного Жирова еще и тем, что после первой же случки, происшедшей, кстати, обыденкой в фойе Дома кино, сияя фиалковыми очами, назвала его изумительным любовником: подобных комплиментов Игнат Кутуевич отродясь не слышал. Более того, к сорока с лишним годам у него на этой почве возник небольшой комплекс: он никогда не знал точно, угодил даме или оставил ее при пиковом интересе, но это полбеды. Он и про себя не мог с уверенностью сказать, осуществилось ли до конца любовное приключение или это ему только почудилось. После того как княжна с такой детской непосредственностью признала его мужские достоинства, он потянулся к ней сердцем, как когда-то, помнится, в младенчестве тянулся к родимой матушке, ныне покойной.