Одиночка

— Лиза, не надо, не надо… — умолял Блюм. Он смотрел на сестру, и ему было так горько от того, что он ее подвел. Подвел всех.

— А! Наша пропавшая кларнетистка! — произнес лагеркоммандант. Шапочка слетела с головы Лизы, когда она бросилась к Натану. — Можете не сомневаться, ваши коллеги достойно проводят вас на виселицу. — Он кивнул, и охранник ударил ее прикладом по голове. Охнув, Лиза осела на землю.

— Лиза! Нет! Пожалуйста! — потянулся к ней Натан.

— Посмотрим, кто тут у нас, — сказал начальник. Охранник вытолкнул из грузовика Лео.

— Прости, мой мальчик, — пробормотал Мендль, пока другой охранник тащил его самого.

— Альфред! — Лео вырвался и побежал к профессору, но тоже получил прикладом по голове и рухнул, как подкошенный.

Блюма подняли на ноги и вытащили на яркий свет.

— Отпустите ее, — просил Блюм, не различая перед собой лиц. — Вы взяли меня. Пожалуйста, отпустите ее.

Что-то твердое и тяжелое опустилось ему на затылок, и темнота поглотила все вокруг.

Глава 65

— В далеком краю, — читала Грета лежавшему на койке больному. Он глядел в потолок и вряд ли слышал ее. — Сквозь туманную дымку можно увидеть образ красоты…

Она приходила в лазарет и большую часть дня читала пациентам. Сегодня, после того, что сделал с ней Курт, она не могла заставить себя вернуться домой. Как бы ни было тяжело видеть угасавших, обезображенных, истощенных до дистрофии людей, умиравших у нее на глазах, это было одно из немногих мест, где она чувствовала себя полезной. И вновь начинала верить в жизнь. Ради того, чтобы увидеть тень улыбки или движение ресниц человека, находившегося на пороге смерти. Его душа уже была свободна. Ей не разрешалось ухаживать за больными, так как у нее не было сестринского образования. Да и Курт настаивал, что дотрагиваться до евреев и, что еще хуже, помогать им выздороветь для жены заместителя начальника лагеря было совершенно неприемлемым. Вот она и делала, что могла.

Грета утешала умирающих, чтобы они не чувствовали себя одинокими. Покидая этот мир, каждый человек хочет, чтобы кто-то держал его за руку и сидел у его постели. Однажды она совершила поступок, который карался смертной казнью: пронесла сульфаниламид для пациента с гангреной. В другой раз, когда юная заключенная, ухаживавшая за больными в лазарете, родила ребенка, умудрившись сохранить свою беременность в тайне, Грета забрала младенца и с помощью своей горничной Гедды вынесла его из лагеря. Курт, разумеется, считал, что и мать, и ее ребенок должны быть казнены, так как лагерь — не детский сад, а еврейские дети не стоят того, чтобы тратить молоко на их вскармливание. Грета благодарила Бога, что хоть и не принесла в этот мир новую жизнь, но смогла сохранить ее кому-то другому.

Одну против всех загубленных.

Но в основном она читала книги. Рильке. Гейне. Гельдерлина. Те, кому она читала, больше были похожи на трупы, чем на живых людей. Трое суток — и их отвозили в крематорий, где их ждал ужасный конец. Но она знала, что звуки ее голоса переносили их в царство тишины и покоя. Помогали им преодолеть колючую проволоку и нависшую над ними темную тучу и воссоединиться со своими семьями в родном доме. Занимаясь всем этим, она, пусть ненадолго, но ощущала себя не такой одинокой и загнанной.

Почти свободной.

— Пани… — пациент, которому она читала, дотронулся до ее руки. Губы его задрожали. Он жестом показал, что хочет пить.

— Лежите. Я сейчас вернусь, — отметив в книжке место, где остановилась, Грета встала, чтобы принести воды.

И тут завыли сирены.

Этот отчетливо повторяющийся, проникающий во все уголки лагеря вой оповещал охрану о возможном побеге или экстренной ситуации. Он же был сигналом для всех заключенных: беглецы пойманы. Никому еще не удавалось пересечь вторую линию колючей проволоки, находившейся под током.

В душе она всегда болела за тех, кто отважился на побег.

Но теперь она вся сжалась. Наверняка они взяли крота, о котором говорил Курт. Мысль о том, что они опять, как и предсказал Курт, получили свое, приводила ее в отчаяние.

Но на одну секунду она поверила, что в этот раз они не победили. Может быть, в этот раз кто-то вырвался на свободу.

Грета поднесла чашку к губам больного, напоила его, после чего, извинившись, вышла из лазарета во двор.

К главным воротам бежали вооруженные охранники.

— Роттенфюрер Ланге, — позвала она, увидев приближавшегося ефрейтора. — Что происходит?

— Попытка побега. — Ефрейтор остановился.

— Побег? — Может быть, крот еще не пойман. Надежда оставалась.

— Да вы не переживайте, фрау Акерманн, — продолжал Ланге, не скрывая злорадства. — Вам приятно будет услышать, что побег не удался.

Приятно? Да она будет счастлива, если кому-нибудь удастся хоть на мгновение оказаться за колючей проволокой — пусть даже только для того, чтобы сразу умереть, избавившись от мучений. Но кем бы ни были эти беглецы, быстрая смерть их теперь не ждет. Курт всегда придумывал нечто особенное — в назидание остальным.

— Отлично, ефрейтор, — ответила она таким тоном, что даже тупица Ланге понял, что она расстроена.