Читаем Одинокий странник. Тристесса. Сатори в Париже полностью

В Америке всегда присутствовала (если заметите отчетливую Уитменову тональность этого стихотворения, вероятно, написанного старым Годдардом) отчетливая особая мысль о пешеходной свободе, что восходит еще ко дням Джима Бриджера и Джонни Яблочное Семечко, а ныне длится исчезающей группой матерого старичья, которое видишь по временам на шоссе через пустыню — ждут, чтобы автобус подбросил их недалеко до городка, где можно побираться (или поработать) и пожрать, или скитаются по восточной части страны, приставая к «Армии спасения» и двигаясь дальше из города в город, от штата к штату, к неизбежному проклятию трущоб больших городов, когда ноги больше не держат. Тем не менее не так давно в Калифорнии я сам видел (глубоко в овраге у железнодорожных путей за Сан-Хосе погребенные в эвкалиптовой листве и благословенном забвенье лоз) вечером кучку картонных и кое-как выстроенных времянок, где перед одной сидел пожилой человек, пыхая своим табачком «Грейнджер» за 15¢ из кукурузной трубки (в горах Японии полно бесплатных хижин и стариков, что перхают над корневыми отварами, дожидаясь верховного просветления, кое достижимо лишь через по временам полное уединение).

В Америке жить на природе считается здоровым видом спорта для бойскаутов, но преступлением для зрелых людей, которые превратили его в свой род занятий. Бедность считается добродетелью у монахов цивилизованных наций — в Америке же проведешь ночь в кутузке, если поймают без мелочи на бродяжничество (в последний раз, я слыхал, это пятьдесят центов, напарник — сейчас сколько?)

Во времена Брейгеля вокруг бродяги танцевали детишки, он носил огромные и драные одеяния и всегда смотрел прямо перед собой, равнодушный к детям, и семейства не возражали, что их дети играют с бродягой, это было естественно. Но сегодня матери крепко держат своих чад, когда через город идет бродяга, из-за того, во что сезонника превратили газеты — в насильника, душителя, пожирателя детей. Держись подальше от чужих людей, они тебе дадут отравленную конфету. Хотя Брейгелев бродяга и сезонник ныне суть одно и то же, дети пошли другие. Где даже чаплинский бродяжка? Старый бродяга «Божественной комедии»? Бродяга у Вергилия, он ведет за собой. Бродяга вступает в мир ребенка (как на знаменитой картине Брейгеля, где громадный бродяга торжественно проходит по лоханной деревушке, а на него гавкают и над ним смеются дети, Св. Пестрый Дудочник), но сегодня это взрослый мир, не мир ребенка. Сегодня сезонника вынуждают таиться — все смотрят легавых героев по телевидению.

Бенджамин Франклин был вроде бродяги в Пенсильвании; ходил по Филли с тремя здоровенными свитками под мышками и массачусетским полупенни на шляпе. Джон Мьюр был бродяга, отправлялся в горы с карманом сухарей, которые размачивал в ручьях.

А Уитмен приводил в ужас детвору Луизианы, когда топал по большой дороге?

Как насчет Черного Бродяги? Самогонщика? Курокрада? Римуса? Черный сезонник на Юге — последний из Брейгелевых бродяг, дети отдают ему дань и стоят в почтении, ничего не говоря. Видишь, как он выходит из сосновистой пустоши со старой невыразимой торбой. Енотов тащит? Братца Кролика? Никто не знает, что он тащит.

Сорокадевятник, призрак равнин, Старый Закатеканский Джек-Бродячий Дух, старатель, пропали духи и призраки бродяжничества, но они (старатели) хотели свои невыразимые торбы набить золотом. Тедди Рузвельт, политический бродяга — Вэчел Линдзи, бродяга-трубадур, захезанный сезонник — сколько пирожков за одну из его поэм? Бродяга живет в «Диснейленде», земле Бродяжки Пита, где все очеловечено, львы, жестяные дровосеки, лунные псы с резиновыми зубами, оранжево-пурпурные тропки, изумрудные замки высятся вдали, добрые философы, а не ведьмы. Ни одна ведьма никогда не варила себе бродягу. У бродяги двое часов, которых не купишь в «Тиффани», на одном запястье — солнце, на другом — луна, оба ремешка сделаны из небушка.

«Лают собаки! В город во мракеИдет попрошаек стая —Кто в рваной одежке, кто в драной рогожке,
Кто в бархате и горностае»[4].

Реактивный век распинает бродягу, потому что как мне прыгнуть на грузовой самолет? По-доброму ли смотрит на бродяг Луэлла Парсонс, интересно? Генри Миллер бы разрешил бродягам купаться у себя в бассейне. А Шерли Темпл, кому бродяга подарил Синюю Птицу? Ходят ли юные Темплы без синих птиц?

Перейти на страницу:

Все книги серии От битника до Паланика

Неоновая библия
Неоновая библия

Жизнь, увиденная сквозь призму восприятия ребенка или подростка, – одна из любимейших тем американских писателей-южан, исхоженная ими, казалось бы, вдоль и поперек. Но никогда, пожалуй, эта жизнь еще не представала настолько удушливой и клаустрофобной, как в романе «Неоновая библия», написанном вундеркиндом американской литературы Джоном Кеннеди Тулом еще в 16 лет.Крошечный городишко, захлебывающийся во влажной жаре и болотных испарениях, – одна из тех провинциальных дыр, каким не было и нет счета на Глубоком Юге. Кажется, здесь разморилось и уснуло само Время. Медленно, неторопливо разгораются в этой сонной тишине жгучие опасные страсти, тлеют мелкие злобные конфликты. Кажется, ничего не происходит: провинциальный Юг умеет подолгу скрывать за респектабельностью беленых фасадов и освещенных пестрым неоном церковных витражей ревность и ненависть, извращенно-болезненные желания и горечь загубленных надежд, и глухую тоску искалеченных судеб. Но однажды кто-то, устав молчать, начинает действовать – и тогда события катятся, словно рухнувший с горы смертоносный камень…

Джон Кеннеди Тул

Современная русская и зарубежная проза
На затравку: моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось
На затравку: моменты моей писательской жизни, после которых все изменилось

Чак Паланик. Суперпопулярный романист, составитель многих сборников, преподаватель курсов писательского мастерства… Успех его дебютного романа «Бойцовский клуб» был поистине фееричным, а последующие работы лишь закрепили в сознании читателя его статус ярчайшей звезды контркультурной прозы.В новом сборнике Паланик проводит нас за кулисы своей писательской жизни и делится искусством рассказывания историй. Смесь мемуаров и прозрений, «На затравку» демонстрирует секреты того, что делает авторский текст по-настоящему мощным. Это любовное послание Паланика всем рассказчикам и читателям мира, а также продавцам книг и всем тем, кто занят в этом бизнесе. Несомненно, на наших глазах рождается новая классика!В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Чак Паланик

Литературоведение

Похожие книги