Одинокому везде пустыня

- Потому что она бы не допустила всей этой грязи. Она мыла все пять этажей нашей лестницы, она у меня настоящая хозяйка! Тут что-то не то, или я ошиблась домом.

- Тяжело карабкаться на пятый этаж, под крышу, я помню, как холодно там зимой и какая жара летом, я живала в таких квартирках, - с придыханием говорила Николь, обогнав Марию и поднимаясь по лестнице впереди нее. - Фу-ух! Вот и притопали! Какая из трех дверей?

- Та, что перед тобой, прямо, - сказала Мария.

Николь постучала в узкую дверь, выкрашенную коричневой краской.

Никто не отозвался.

Николь постучала еще раз.

Молчание.

Николь потянула дверь к себе, и она легко открылась. Прямо напротив двери было окно - дневной свет ударил в глаза, и они не сразу пригляделись из полутьмы лестничной клетки. В глаза ударил свет, а в нос запах камфары, смешанные запахи мяты, аниса, лакрицы, - Мария с ее обонянием сразу разобралась и в запахах, и в том, что все они лекарственного происхождения.

Кровать с выкрашенными в серо-голубой цвет железными спинками стояла посреди комнаты - видно, ее специально отодвинули подальше от окна. Ульяна лежала высоко на каком-то подобии подушек, дыхание ее было прерывистым, сиплым, она спала или была в полусознании, полубреду.

- Боже, у нее жар! - прошептала Мария, приложив ладонь к бледному, горячему и влажному лбу Ульяны.

- Кто вы, дамы? - вдруг послышался от двери немолодой женский голос. Вопрос был задан на очень плохом французском, с типичным акцентом.

Мария и Николь повернулись на голос. Перед ними стояла пожилая хрупкая женщина в цветастом вылинявшем фартуке, повязанная чистой белой косынкой по-крестьянски, под подбородок и вокруг шеи. Косынка была повязана так туго, что, седые волосы у женщины или нет, сказать было нельзя, но зато брови были черные, вразлет и глаза еще почти синие - чувствовалось, что когда-то женщина была очень красива, лицо ее, хотя и иссеченное морщинами, до сих пор сохраняло женственность, степенность и достоинство людей, что привыкли смолоду знать себе цену.

- Добрый день, - сказала Мария по-русски. - Я Мария, сестра Ульяны, а это моя сестра Николь.

- Тю, та вы руски! - Женщина всплеснула большими, раздавленными работой ладонями. - Та Бог вас послав! А то б померла Улька! В больничку не хочут брать. А я колотюсь с ей, как рыба об лед. Спасибо, канфарного масла соседка нижняя, санитарка, принесла - растираю. Мяту варю, анисовые капли даю, ни исть ничево, ни пьеть. Ужасти!

- Давно? - спросила Мария.

- Чи пятый, чи четвертый динь? Забула! У Сидорыча на сороковинах на кладбищу она подстыла. Дожжине ще. Ось и тако во!

- А где подъесаул? - спросила Мария.

- Я ж казала: помер, на сороковинах она и схватила ту лихоманку. Утонув есаул, под мосте Александры нашава царя, в речке ихней - чи Сина, чи Солома? Черт нас в ту Хранцию затолкав. А Сидорыч в пятом ряду на новом кладбище, сбочь дорожки его могилка - хорошо, близенько.

- Это меняет дело, - решительно сказала Мария. - А как вас зовут?

- Баба Нюся.

- Баба Нюся, а в доме есть мужчины?

- Ни, нема, робють. А мой видав, як Сидорыч утонув. Глотку заливали вмисти, оба двое. А потом Сидорыч решив переплыть на спорь ту Сену-Солому. И как закричить: "Шашки к бою!" И бултых в воду. А вже посередь реки, когда под мост его понесло, как закричить: "Эскадрон, справа, заезжай!" И ушев под воду. Он так и здесь орав, когда Улька его на соби таскала: "Эскадрон, справа, заезжай!" Заехав. Царство небесное! - Тетя Нюся перекрестилась. Следом за ней перекрестилась и Мария.

- Николь, я проскочу в заводской лазарет за врачом. Я помню, где он находится. Ее надо госпитализировать или немедленно отвезти к тебе домой.

- Конечно, ко мне, - сказала Николь, - наймем врача, наймем сиделку, выходим.

- Еще чего! За сиделку - я сама справлюсь, - возразила Мария.

- Ладно, там видно будет. Давай скорей в лазарет и предлагай им хорошие деньги, не скупись.

Через полчаса Мария прибыла к подъезду с каретой "скорой помощи". За это время Николь и баба Нюся в четыре руки ловко переодели Ульяну в чистое, принесенное старушкой из своей квартиры, обтерли ее теплой водой с уксусом, привели в порядок волосы, умыли, укутали как следует. Хотя женщины и говорили на разных языках, но понимали друг друга с полужеста. Заодно они и умудрились прибраться в комнатке.

- А ты як наша казачка, - похвалила Николь баба Нюся. - Своя девка!

- Ка-за-чок! Ка-за-чок! - пританцовывая, пропела Николь в ответ, и обе засмеялись.

Явление врача француза в белом халате, белой шапочке и с фибровым чемоданчиком в руках привело бабу Нюсю в легкое замешательство* .

Мария сразу заметила, что в ее отсутствие Николь и баба Нюся привели Улю в порядок. Раза два Уля даже взглянула на врача и на всех их блуждающим взглядом.

- Больная говорит по-французски? - спросил доктор Марию.

- Как мы с вами.

Врач улыбнулся - ему польстили слова Марии. Дело в том, что сам он был южанин, а Мария отличалась великолепным парижским выговором, и ему до ее французского было, по-русски говоря, семь верст и все лесом.