Одиссея последнего романтика

И говорят, я сам виной,Как и всего, потери той…Не та беда, что одинокЯ в божьем мире брошен был,Что слишком долог был бы срок,Когда бы я соединилСвою судьбу с ее судьбой…И это правда, может быть;Но свято гордости служитьПривык я, бедный ангел мой,Любя тебя, тебе однойСлужа безумно… Ты моглаЛюбить того лишь, чье челоВсегда подъято и светло.

Ты так горда, чиста была!В тебе я сам же разбудилБорьбу души мятежных сил,Любовь к избранникам богов,Презрение к толпе рабов.О да! ты мною создана,И ты со мной осуждена.Меня, быть может, проклинатьВ часы недуга ты могла;Но ты не властна презиратьТого, чья жизнь всегда былаНеукротимою борьбой…И чист, и светел образ мойСреди вражды, среди клевет,

Быть может, пред одной тобой,Мой бедный ангел лучших лет.

15

И помню: душно, тяжелоОбоим было нам; легло,Казалось, что-то между нас.Одни в гостиной, у окнаМы были; но за нами глазСледил чужой; была больна,Была, как тень, бледна она,И лихорадки блеск больнойСверкал в задумчивых очах…Мне было тяжко; мне во прахУпасть хотелось перед ней

И руку бледную прижатьК горячей голове моейИ, как дитя, пред ней рыдать.Но странен был наш разговор.В ее лице немой укорПорой невольно мне мелькал…Укор за то, что я не лгалПеред другими, перед ней,Пред гордой совестью своей;Укор за то, что я любил,Что я любимым быть хотел,Всей полнотой душевных силЛюбимым быть, что, горд и смел,Хотел пред ней всегда сиять,

Хотел бороться и страдать;Но вечно выше быть судьбыСреди страданий и борьбы…Молчали грустно мы… ПотомЯ говорить хотел о том,Что нас разрознило; онаБезмолвно слушала — грустна,Покорна, голову склоня;И вдруг, поднявши на меняБолезненно сверкавший взгляд,Сказала тихо, что «наврядДругие это всё поймут»,Что «так на свете не живут»,

16