Одиссея последнего романтика

Она была бледна, желта, печальна,И на ланитах впалых лихорадкаРумянцем жарким разыгралась; очиСияли блеском ярким, но холодным,Безжизненным и неподвижным блеском…Она была страшна… была прекрасна…«О, вы ли это?» — я сказал ей. Тихо

Ее уста зашевелились, речиЯ не слыхал, — то было лишь движеньеБез звука, то не жизнь была, то былоИной и внешней силе подчиненье —Не жизнь, но смерть, подъятая из прахаМогущественной волей чуждой силы.Мне было бесконечно грустно… Стоны

Из груди вырвались, — то были стоныПроклятья и хулы безумно-страшной,Хулы на жизнь… Хотел я смерти бледнойСвое дыханье передать, и страстноСлились мои уста с ее устами…И мне казалось, что мое дыханьеЕе насквозь проникло, — очи в очи

У нас гляделись, зажигались жизньюЕе глаза, я видел…Смертный холодЯ чувствовал…И целый день тоскоюТерзался я, и тягостный вопросЗапал мне в душу: для чего болезнен

Сопутник мой, неотразимый призрак?Иль для чего в душе он возникаетНе иначе… Иль для чего люблю яНе светлое, воздушное виденье,Но тот больной, печальный, бледный призрак?..

Август 1845

Вопрос ^{141}