Одна беременность на двоих

— Слушай, греки ведь так пеклись о своём здоровье, и явно беременность у гречанок протекала легче, но ведь доставала не меньше, раз они в мифы такие обыденные женские желания запихнули…

Я всё так же немигающе смотрела на её заспанное, с отпечатком подушки, лицо, на потёкшую тушь, спутанные на висках волосы… Ну и гетеры не красавицами вставали с ложа любви… Хотя, быть может, они не красились так сильно, как египтянки, ведь у большинства явно были от природы густые чёрные ресницы.

— Всё болит… И рожать страшно и эти десять недель невыносимы…

— Двенадцать, — поправила я.

— Не, надеюсь я все сорок ходить не буду, хотя, говорят, мальчики ленивы и сидят дольше… Боже, как подумаю… Знаешь, может мне взять себе учеников из младших классов, ну английский с ними подтянуть, книжки там почитать… Надо объявления почитать, здесь же лафа — столько эмигрантов… Мать права, не представляю, как выгребу…

Аманда закусила губу, и я была уверена, что она сейчас заплачет, только Аманда поднялась с дивана раньше, чем я опустила ногу с кресла, и прошла на кухню.

— Что-то и гулять не хочется, всё тело ноет… Давай опять Лесси начнём выгуливать, чтобы отмазок не было, а сегодня… Мне сон приснился…

Не знаю, сделала ли Аманда паузу в своей речи, но я вся напряглась и даже почувствовала, какими тёплыми стали уши.

— Что я пытаюсь на ребёнка комбинезон надеть, а он не лезет, — спокойным тоном, даже со смешком продолжила Аманда. — Скоро тридцать недель, а мы так ничего и не купили… Пошли по магазинам, там хоть посидеть можно…

Я кивнула. Да хоть куда, только бы не смотреть в глаза и не пытаться говорить на отвлечённые темы, пока я окончательно не проснусь.

Примечание к части

Следующая глава будет опубликована в конце мая.

>

Глава сорок третья "Кривое зеркало"

Я остановилась возле огромной рождественской ёлки, установленной посреди торгового центра подле эскалатора, и уставилась на своё отражение в огромном, чуть ли не с мою голову, серебристом шаре. Сейчас шар висел вровень с моим лицом, а в детстве приходилось подниматься на цыпочки и смотреться лишь в нижнюю часть: это было моим любимым рождественским развлечением, когда мы приходили с мамой за покупками и сфотографироваться с Сантой. Долго хохотали перед этим круглым кривым зеркалом, а сейчас мне впервые не захотелось даже улыбнуться, потому что стекло почти не исказило черты моего лица — именно с такой кривой рожей я жила с утреннего пробуждения от ночного кошмара. Оставалось только разреветься.

В голове царила пустота, потому что я старалась изгнать из неё все мысли об Аманде, вернее её ночном воплощении, и молилась, чтобы поход по магазинам вернул мне хоть крупицу душевного спокойствия. Я напоминала электрического ската, и мне даже казалось, что одежда на мне искрится при каждом движении. Я дёрнулась от машины, когда от одного прикосновения к крыше меня шибануло приличным разрядом — даже спадающая на лоб короткая прядь подскочила кверху. Аманда усаживалась на место водителя и не заметила моего состояния, но я всё равно сжалась вдвое, чтобы увеличить расстояние между нами, и, как неугомонная ворона, что-то каркала про засуху и прочую погодную муру, которую обсуждали по радио. Я чувствовала, как горят уши от сознания собственной глупости — что толку вторить радио-ведущему, ведь мы с Амандой были квартиросъёмщиками и никак не влияли на функционирование ирригационной системы нашего дома. Но сейчас это мыслилось мне спасительным сотрясением воздуха на любимую Амандой экологическую тему.

Больше всего я сейчас боялась озаботить Аманду своим молчанием, но при этом любой разговор казался прогнивше-фальшивым. Мной владело странное подростковое чувство пойманного на месте преступления воришки. Когда ты совершил проступок, о котором родители никак не могут догадаться, но тебе кажется, что они всё знают и ждут, что ты сам начнёшь неприятный разговор. И вот ты начинаешь нести всякую чушь, которая выдаёт тебя с головой. Тогда, в машине, мне казалось, что я уже почти спалилась, и достаточно ещё одного идиотского высказывания про дождь, и Аманда тут же съедет на обочину и бросит мне в лицо вопрос: «Кейти, что случилось?» А я и себе самой не могла ответить на этот вопрос, что же такое со мной вдруг случилось? Отчего я вдруг почувствовала реальную, ощутимую на физическом уровне, ревность к мёртвому парню. Нет, не нехватку внимания к своей персоне, а нечто иное…

— Кейти, ты…

Я так резко повернулась на голос Аманды, что сработала блокировка ремня безопасности, и тот до боли врезался в прикрытое лишь плотным хлопком плечо.

— Ты чего?

Я нервно пожала плечами, будто отвечая — ничего, хотя то, что в тот момент я вкладывала в слово «ничего », отказывалось в него влезать и выдавалось этим нервным потрясанием плечами.

— А я вот подумала, — начала Аманда так тихо, что мой перетянутый, словно гитарная струна, сердечный нерв почти оборвался.

— Раз завтра такая весенняя погода, давай поедем в Монтальво порисовать античные статуи?