Одна маленькая ложь

– Сегодня я тоже хочу сделать тебе один подарок. – Стараюсь не обращать внимания на трепещущее сердце, чтобы полностью сосредоточиться на том, что собираюсь сделать, на том, что хочу ему отдать, если он согласится взять это, и сбрасываю туфли. Не знаю, легче или труднее делать это у него на глазах, но я расстегиваю четыре пуговицы, которые оставила Риган, и вот уже тесная блузка на полу. Пальцы быстро справляются с пуговицами на юбке, и она тоже падает на пол.

Похоже, в Эштоне идет мучительная борьба: он поднимает на меня глаза и пристально смотрит, словно хочет запомнить, а потом отворачивается, уставившись в угол комнаты.

– Ирландка, что ты творишь! – бормочет он сквозь стиснутые зубы и сжимает руками край матраса, словно изо всех сил сдерживается. – Я за себя не ручаюсь.

Вместо ответа я расстегиваю лифчик и бросаю его на пол. Потом стягиваю дурацкие гетры. Скоро на мне не остается ни одного клочка ткани, а Эштон все не смотрит на меня. Глаза у него закрыты.

Перевожу дыхание, протягиваю руку и провожу кончиком пальца по птице у него на руке, сознательно не касаясь шрама. Наклоняюсь и нежно целую.

– Скажи мне, что это значит. – Это не вопрос. Я не оставляю ему выбора.

После мучительной паузы он говорит:

– Свобода.

Палец скользит по плечу. И я спрашиваю:

– А эта? Скажи мне, что она значит.

Чуть громче:

– Свобода.

Вместо ответа целую его в плечо.

Опускаю руку, тяну за полотенце и отбрасываю в сторону. Сажусь верхом ему на колени. Эштон до сих пор не дотронулся до меня пальцем, но открыл глаза и смотрит на меня с каким-то странным выражением. Чуть ли не потрясенно или благоговейно, как будто не может поверить в реальность происходящего.

Кладу ладонь на татуировку у него на груди и чувствую биение его сердца.

– Свобода?

Он сразу поднимает глаза, встречая мой взгляд, и говорит громко и упрямо:

– Да.

Не позволяю себе отвлекаться, и моя рука скользит туда, где написано мое имя. Мне не надо спрашивать, что это значит: я прекрасно знаю ответ. Он сам не раз дал мне это понять своими поступками.

Он говорит, не дожидаясь вопроса:

– Свобода.

Я не могу решить все его проблемы: он в западне и сломлен жизненными обстоятельствами, но в одном я могу ему помочь. Пусть это будет всего одна ночь – или вся жизнь. Пусть он сам это решит.

Хочу отдать ему себя. Полностью.

Я знаю, что мне надо делать. Правда, не знаю, как он на это отреагирует. Хорошо ли я придумала или нет, придется это сделать. Не отпуская его взгляда, стараюсь внушить ему, что все будет хорошо, протягиваю руку к его запястью – к застежке на браслете из ремня. По его лицу пробегает тень паники, и на шее вздувается вена. В этот момент начинаю думать, что это плохая идея. Но, сжав зубы, собираю всю свою злость на его отца за то, что он сделал и продолжает делать своему сыну, да и мне тоже, и срываю ремень с руки Эштона и швыряю в угол комнаты.

– Эштон, на эту ночь я тоже даю тебе свободу. Возьми ее.

Я не жалею о своем решении ни на секунду.

Не жалею и тогда, когда он опрокидывает меня на спину.

Когда сразу же овладевает мной.

Когда в первый миг вскрикиваю от боли.

Тем более, когда он отпускает себя на свободу.

И отчасти делает свободной и меня.

В разгар ночи, во тьме, когда снизу еще доносятся звуки вечеринки, Эштон приоткрывает дверь в святая святых и делится со мной воспоминанием:

– Когда я был маленький, мама пела мне одну испанскую песню. – Его пальцы ласкают мне спину, а я лежу лицом на его груди, слушаю биение его сердца и все еще не могу прийти в себя от того, что мы с Эштоном вместе. Это было… невероятно. И так правильно, как мало что еще в моей жизни. – Слов я не помню и так и не знаю, о чем она. Просто помню мотив. – И он начинает напевать с закрытым ртом, а моя щека чуть вибрирует вместе с его грудью.

– Красивая мелодия, – шепчу я, поворачиваю лицо и целую его в грудь.

– Да, – шепотом соглашается он. Движение его пальцев становится медленнее. – Когда он заклеивал мне рот, мне оставалось только вот так мычать. И я пел часами. Становилось легче.

Часами.

– Вот какое у меня любимое воспоминание о маме.

Приподнимаюсь на локтях, чтобы увидеть его лицо, и вижу, что из уголков глаз катятся слезинки. Так хочется спросить у него, что с ней случилось, но сейчас я не могу себя заставить. Я просто смахиваю слезы поцелуем.

И помогаю ему забыть.

* * *

Мы поняли: если не обращать внимания на стук в дверь, через пару минут он прекращается. Сработало уже три раза. Вот и теперь, когда я лежу среди бела дня в постели Эштона и все тело мое впервые в жизни болит после бурной ночи, я очень надеюсь, что сработает и в четвертый. Потому что не хочу уходить из этих стен. Здесь мы оба отбросили все страхи, обязательства и всю ложь. Здесь мы обрели свободу.

– Ну, как ты? – шепчет Эштон мне в ухо. – Очень больно?

– Совсем чуть-чуть, – лгу я.

– Ирландка, не ври мне. Это выйдет тебе боком. – В качестве доказательства он прижимается к моей спине, и я чувствую его возбужденную плоть.

Тихо смеюсь.

– Ну ладно, пожалуй, на подвиги я еще не готова.