Одна среди туманов

– Либо то же самое, либо его вторая половина, поскольку кольцо, скорее всего, наборное. На фотографии букв не разобрать, вот почему я подумала, что, быть может, Томми сможет прочесть слова, если возьмет свою самую сильную лупу.

Брат поднялся и, взяв у шерифа фотографию, положил на верстак, потом щелкнул какими-то кнопками, и из укрепленных под потолкам ламп на столешницу хлынул поток голубоватого света. Открыв один из ящиков, Томми достал оттуда что-то вроде обычных очков, но с очень толстыми круглыми стеклами. Приготовив карандаш и блокнот, он надел очки и склонился над столом. Некоторое время он двигал фотографию вверх и вниз и из стороны в сторону, потом взял в руки и стал смотреть под углом, чтобы не мешали блики света от ламп. Прошла минута, другая, потом Томми нашарил карандаш и, не глядя, записал что-то в блокноте. В последний раз посмотрев на снимок, он сдвинул очки на лоб, взглянул на записанный текст – и его брови поползли вверх.

– Абракадабра какая-то!

Я наклонилась над блокнотом, Трипп и шериф тоже поднялись и заглядывали мне через плечо. На бумаге было написано: «Я … у … ить … бя … но».

– Никакая это не абракадабра! – Я подняла голову и встретилась взглядом с Триппом. – Это другая половинка кольца, парная к той, что была в могиле женщины.

И я прикоснулась кончиками пальцев к буквам, словно так они могли скорее раскрыть мне свою тайну.

Шериф Адамс слегка откашлялся.

– Если у вашей бабушки была вторая половинка кольца, кто, по-вашему, мог носить первую?

«Я буду любить тебя вечно».

Эти слова были выгравированы на золотом сердечке, разрезанном на две части. Таким образом, надпись обретала смысл, только когда ко́льца оказывались рядом, и я подумала, что символика этого художественного приема говорит сама за себя. Тот, кто носил одну половинку кольца, не мог бы чувствовать себя целым без обладателя другой половинки. Вот только о ком могла идти речь применительно к Бутси, у которой, как мы только что выяснили, была эта самая вторая половинка? О муже? О возлюбленном? О ком?!

Внезапно я вспомнила, как однажды переводила Кло через улицу за руку (тогда она была совсем маленькой и еще позволяла подобные вещи). И еще я вспомнила, как впервые увидела моего нерожденного ребенка на экрана аппарата УЗИ – увидела крошечный нос и растопыренные пальцы, все десять.

– Ее мать, – проговорила я совсем тихо, и трое мужчин вопросительно уставились на меня. – Я уверена, что первая половинка кольца была у ее матери, – повторила я громче.

– Но ведь она утонула в том же 1927 году, когда родилась Бутси, – удивился Томми. – Та отметка от воды в нашей прихожей – ее не стали закрашивать или заклеивать обоями не только как историческую реликвию, но и в память о матери Бутси… Как, бишь, ее звали?..

Я кивнула.

– Бутси рассказывала, что мать оставила ее на попечении подруги, а сама попыталась добраться до Нового Орлеана, хотя отлично знала, что дамбы прорваны и дорога может быть небезопасной. Саму Бутси всегда удивляло, почему в тот день мать не взяла ее с собой… Вот поэтому-то и не взяла.

Наступившую тишину, не могло нарушить даже тиканье множества часов. Потом какие-то ходики, на которых Томми еще не успел выставить правильное время, гулко пробили двенадцать раз, и каждый удар был как удар сердца.

– …Потому что никуда она не уехала, – проговорил Трипп, и я вспомнила, как почти те же слова произнесла Кэрол-Линн, стоя над разверстой могилой, в которой больше восьмидесяти лет спала одна женщина, а другая столько же лет гадала, почему родная мать ее бросила.

– Значит, вы предполагаете, что это была ваша прабабка? – уточнил шериф Адамс и тоже достал карандаш и блокнот. – Не припомните, как ее звали?

Я покачала головой. Я никогда особенно не старалась запоминать имена мертвых родственников, как бы часто Бутси их ни повторяла. Истории, участники которых никогда не войдут на наш порог и не скажут «Привет, Вив!», не казались мне заслуживающими особого внимания. Да и то сказать, в те далекие времена все мое внимание было сосредоточено исключительно на моей собственной персоне.

– Погодите-ка, я, кажется, что-то припоминаю… – проговорил Томми, сильно морща лоб. – Абигайль? Абилин? Или, может быть, Анжелина?..

Внезапно у меня в голове словно фейерверк взорвался, и я вспомнила.

– Ее звали Аделаида, – сказала я твердо. – Аделаида Уокер Боден.

Глава 30

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Индиэн Маунд, Миссисипи. Март, 1977

ДНЕВНИК

Я сидела под кипарисом, курила и ломала голову, что́ мне написать в дневнике о тех трех месяцах, которые я считала пропащими, но которые оказались очень, очень важными. Сам дневник валялся на траве рядом со мной; он был раскрыт, и его страницы чуть шевелились под ветром, напоминая крылья. Я смотрела на него, но только снова и снова подносила к губам сигарету и глубоко затягивалась, жалея, что у меня нет ничего покрепче табака.