Одна тень на двоих

— Давай я тебя на твою встречу подкину, — предложил наконец Тарасов, зная, что Данилов может так промолчать до вечера, — а то ты сейчас полчаса откапываться будешь, потом еще полчаса греться. По дороге и поговорим.

— Нет, спасибо, — начал Данилов. Ему вовсе не хотелось, чтобы его подвозили туда, куда он собирался, то есть к Венику. — Мне еще нужно сигарет купить, а потом обратно возвращаться неизвестно как…

— Тачку поймаешь, — сказал Олег Тарасов и, перегнувшись через сиденье, распахнул пассажирскую дверь, — садись, Данилов, не ломайся. Мне правда с тобой поговорить надо.

— Приезжай вечером, — предложил Данилов, с тоской глядя на распахнутую дверь, и понимая, что деваться ему некуда. От Тарасова, как и от Веника, отвязаться было невозможно.

— Куда я еще вечером поеду!.. — возразил Тарасов. — Садись, не ломайся, что ты как красна девица, Данилов!

Андрей еще потоптался, понимая, что выглядит смешно, снова шагнул в сугроб и влез в машину.

— Ну вот и славненько, — заключил победитель Тарасов и тронул с места.

— Ты где встречаешься-то, Данилов?

— В Жулебино.

Олег присвистнул.

— Не близко. У тебя там кто? Прораб? Или любовницу новую завел?

— Не завел, — сказал Данилов. — Останови где-нибудь на Сретенке, мне сигарет нужно купить.

— У меня есть сигареты. Можешь пока мои курить.

— Олег, мне нужно купить сигарет, — повторил Данилов ровно, — останови, пожалуйста, у любого ларька.

— Да ради бога, — пробормотал Тарасов, — не заводись только.

Это прозвучало глупо, и Данилов, пожав плечами, отвернулся к окну.

Олег Тарасов был его «другом детства». Они вместе учились в музыкальной школе. Андрей играл на рояле, а он на скрипке. Потом у Андрея случился нервный припадок, его нужно было лечить, и он перестал играть. А Олег играет до сих пор.

Олег очень хороший скрипач. Конечно, не Спиваков, но все равно очень талантливый мальчик. И работоспособный! А техника какая, а самообладание и дисциплина! Очень достойный мальчик, очень.

Так всегда говорила мать. Из этого Данилов должен был сделать вывод, что он, Данилов, не талантливый, не работоспособный, не дисциплинированный и, следовательно, недостойный.

Олегу всегда было труднее, чем тебе, во много раз труднее. Он из самой обычной, простой семьи. Никто не создавал ему идеальных условий, как создавали тебе. Ему самому пришлось пробиваться, устраиваться, доказывать, что он ничуть, не хуже многих других. И он пробился и преуспел!

Данилов должен был сделать вывод, что он не пробился и не преуспел, хоть и был из очень непростой семьи.

Иногда ему казалось, что мать сожалеет о том, что ее сын Данилов, а не Тарасов. Если бы ее сыном был Тарасов, он бы не обманул ее надежд, не подвел ее, оправдал доверие, отработал вложенные в него силы и средства. Он очень хорошо смотрелся на сцене Большого зала консерватории, в окружении блестящих музыкантов, вдохновенный, отрешенный, погруженный в искусство. Мать смотрела бы на него и гордилась им, и отец не относился бы к нему как к постыдной ошибке.

Впрочем, так было всегда, и глупо в тысячный раз думать об этом.

— Мне звонила Светлана Сергеевна, — сообщил Олег, когда Данилов вернулся в машину и кинул на заднее сиденье блок «Мальборо», — у них прием в среду. Ты знаешь?

— Это странно, конечно, — сказал Данилов, — но я тоже приглашен.

— Да ладно тебе! — Машина вильнула, объезжая сугроб, как будто тоже воскликнула «ладно тебе!». — Что ты все подтекст ищешь там, где его нет! Конечно, тебя пригласили! Ты же их единственный сын.

Данилов промолчал.

— Слушай, Данилов, мне тоже никакого удовольствия не доставляет с тобой возиться. Просто Светлана Сергеевна просила меня…

— Возиться? — переспросил Данилов.

— Твоя мать просила меня встретиться с тобой и еще раз напомнить тебе, что в среду прием и ты обещал там быть, — отчеканил Олег, — это раз. Два — она просила меня уговорить тебя выступить на этом приеме.

Данилов так удивился, что перестал смотреть в окно и уставился на «друга детства».

— Как выступить? Что значит выступить?!

— Данилов, выступить значит выступить. Подойти к микрофону, взять его в руку и сказать несколько теплых слов своему отцу.

От одной мысли о том, что он выходит к микрофону и говорит «теплые слова», у Данилова взмок висок и шее под воротником стало горячо. Он потрогал висок и посмотрел на перчатку — на черных кожаных пальцах остался мокрый след.

— Я не могу, — пробормотал он в панике, — я не могу… к микрофону.

Олег посмотрел на него с высокомерной жалостью и отвернулся.

— Я говорил Светлане Сергеевне, что ты не захочешь, — сказал он, подчеркивая, что Данилов именно не захочет, — но она все равно просила. Ты же знаешь, как она мечтает, чтобы вы с отцом наконец-то…

Я не захочу.

Паника не отпускала. Постыдная, гадкая, трусливая паника. Когда Данилову было шестнадцать, паника его победила. Раз и навсегда. Шакалы питаются мертвечиной, так и паника грызла мертвого Данилова, зная, что сопротивляться он не в силах. У него нервы. Он слаб. Он ни на что не годен.

Я не смогу.