Одна тень на двоих

— Ладно, — как будто ставя точку, произнес Тарасов, — черт с тобой. Человека в нем не видели! Твоя мать только и делала, что тобой занималась. Тебя в училище каждый день шофер возил! Ты в самых лучших концертах играл, у лучших педагогов… Ты что, думаешь, тебя за красивые глаза везде пихали или потому, что ты был такой гениальный?! Брось ты, Данилов. Мы все были одинаково гениальные. Только таких родителей, как у тебя, больше ни у кого не было!..

Это точно. Не было.

Ему было лет пять, когда он съел неположенную грушу. Все отвлеклись — мать разговаривала с кем-то в своем кабинете, Данилов слышал ее негромкий, властный, красивый голос. Тогдашняя учительница музыки выбежала позвонить.

Данилов остался один в огромной комнате, за огромным роялем. Он долго рассматривал свои руки на клавишах — руки были толстые, он это запомнил очень хорошо. Играть ему не хотелось, хотя задание на время отсутствия учительницы было оставлено — этюд Черни три раза. С утра пятилетний Данилов сыграл этот этюд уже раз десять, и все где-то ошибался. За огромными окнами сыпал тихий снег, и Данилову очень хотелось на улицу, под этот снег. Он повторял этюд, но думал о том, как няня поведет его гулять, и, наверное, поэтому все время ошибался.

Завтрак остался в прошлом, до обеда было еще очень далеко, и ничего хорошего в его жизни не ожидалось в ближайшее время. И тогда он съел грушу.

Пыхтя, он слез со своего вращающегося стула и взял толстую солнечную желтую грушу из плетеной корзины, что стояла на круглом столике. Данилов впился зубами в глянцевый налитый бок, и сок потек по подбородку и стал капать на белую манишку, и он старательно и аккуратно отряхивал его растопыренной пятерней.

Он почти доел, когда вошла его мать, закончившая свои переговоры в кабинете. Она увидела, что сын сидит на диване, ест грушу, стряхивает сок и облизывает пальцы. У нее даже лицо изменилось. Как зачарованный он смотрел, как она подходит к нему, цокая каблуками, очень красивая, очень высокая, похожая на Снежную королеву из мультфильма, как берет у него из рук недоеденную грушу — он даже потянулся за ней, потому что ему хотелось ее доесть, — как брезгливо, двумя пальцами, кладет огрызок на салфетку, а потом вытирает пальцы носовым платком и этими вытертыми пальцами так же брезгливо берет Данилова за ухо и тащит к роялю.

Ухо трещало, как будто что-то внутри порвалось. Он едва успевал переставлять ноги, чтобы ее пальцы не оторвали ухо совсем. Он ничего не понимал, выл, скулил, и она ему объяснила.

Он не должен вставать с места во время занятий. Ему никто не разрешал вставать. Он должен быть дисциплинированным. Он ничего не добьется в жизни, если не научится трудиться, ежедневно, ежечасно, по многу часов в день. Он ни на что не годен, раз мог просто так покинуть свой пост.

Никто не разрешал ему есть грушу. Едят во время завтрака, обеда и ужина. Есть между едой — разгильдяйство, недисциплинированность! Если ты голоден, ты должен дождаться обеда и за обедом попросить добавки. Или съесть дополнительную порцию за завтраком. Или попросить эту грушу себе на ужин.

Просто так сидеть на диване и есть — преступление, нарушение правил, дурной тон!

Она была искренне и глубоко оскорблена тем, что ее пятилетний сын съел грушу в неположенное время, в неположенном месте и без разрешения. Гулять его в тот день так и не повели — провинился! Лишь двадцать лет спустя он научился пить кофе — не на завтрак, обед или ужин, а просто так.

Он водил Марту в полутемное кафе в центре старой Риги, и они пили там кофе. Просто так.

Ребенок, который будет у Марты, неожиданно подумал Данилов, станет есть груши, и скакать по диванам, и забираться «в домик» под столом, и елку он будет наряжать, а не томиться под дверью, ожидая утра первого января, и пироги таскать из кастрюли, и малевать карандашами абракадабру, и вытирать о штаны грязные ладошки, и проливать суп, и Марта будет любить его просто за то, что он есть, а не за то, что он… дисциплинированный.

Как всегда, стоило ему только подумать о Марте, как жить стало легче.

Его потянуло на воспоминания — самое время! Его потянуло на воспоминания, а впереди у него встреча с Веником.

— Странный ты человек, Данилов, — задумчиво произнес рядом «друг детства», — всегда странным был, таким и остался. Расскажи хоть, за каким чертом нас несет в Жулебино с утра пораньше?

— У меня там встреча.

— Это я уже слышал. А вчера ты где был?

Данилов насторожился.

— Вчера я ездил… по делам. А что? Ты звонил?

— Да я хотел приехать! Ты что, думаешь, мне больше заняться нечем, кроме как по выходным к тебе таскаться? Я в пятницу только из Лиссабона прилетел, с гастролей!

— Ну как Лиссабон?

— Никак. Нормально. Я его почти не видел. У нас было три концерта. Кстати, Светлана Сергеевна на одном присутствовала. Не поленилась, из Парижа приехала.

Данилов молчал.

Она не поленилась! Олег Тарасов был воплощением всех ее несбывшихся надежд. Ну, или почти воплощением. Все-таки он был «конечно, не Спиваков».

— Ну вот. Я тебе звонил, тебя не было, мобильного я не знаю, автоответчика нет.