Однажды в Мидлшире

Он воровато выглянул из-за ноутбука, убедился, что все в редакции заняты своими делами, и принялся читать.

«Привет, Виктор!

Надеюсь, вы в добром здравии. Про себя могу сказать, что жива и способна связно мыслить, а для моего возраста этого достаточно, чтобы считаться в целом здоровой. Хочу поблагодарить вас. Во-первых, за интервью. Я-то рассчитывала на крошечную заметку, а вы отвели мне целую полосу. Впрочем, мне всегда казалось, что рано или поздно слава меня настигнет, и хорошо, что это произошло не совсем поздно. Ну, вы понимаете. В вашем тексте я выгляжу куда остроумнее и живее, чем в реальной жизни, и за это вам моя вторая благодарность. Вы нашли способ наложить макияж на столетнюю старуху. И третья благодарность за то, что вы, Виктор, совершили чудо.

После вашей публикации у меня нет отбоя от посетителей. Я даже не предполагала, что столько людей решат вспомнить свою бывшую училку, и не просто вспомнить, но и навестить. Дирекция даже расширила часы посещений. Сначала это было специально для меня, но разве стариков угомонишь, когда они видят хоть какое-то неравенство? Теперь к нам разрешено приходить с десяти утра до десяти вечера. Конечно же, я пишу вам это с намеком. Надеюсь, вы сможете ко мне заглянуть до Рождества. На Рождество у нас ежегодно устраивают праздник для тех, кого не забирают родственники, и это зрелище не для слабонервных. Держитесь от него подальше. Но если вдруг окажетесь в наших краях и решите испытать себя – я буду очень рада вас видеть.

На всякий случай: мои любимые цветы – белые лилии. Вдруг вам по дороге попадется цветочный магазин.

Наслаждайтесь печеньем. Это рецепт моей бабушки. Их лучше есть горячими, хотя, насколько я помню, и холодными они тоже бесподобны.

С любовью, Ева.

P. S. Надеюсь, вы не против, что я написала “с любовью”?»

Чудесная Ева! Виктор дал себе обещание, что обязательно увидится с ней, несмотря на свое расписание. И обязательно привезет ей белые лилии и печенье по тому самому рецепту. Вот только сам он вряд ли его испечет. Точно не с первого раза, а до Рождества у него не так много попыток. Может, попросить Сьюзан?

Он посмотрел в сторону редакторского стола, где она все еще тихонько беседовала с Дропсом, и фыркнул. «У вас что, роман?» Удивительно, что такое вообще могло прийти кому-то в голову. Трудно было представить более неподходящих людей. Сьюзан – тихая, добрая, из тех, кого не очень-то замечаешь, пока они тебе не понадобятся. Эти ее бесформенные свитера и шерстяные юбки… Ох. «Но она очень хороший человек, – напомнил он сам себе. – Именно так».

Себя же Виктор видел ярким, остроумным, стильным и в меру нелепым талантом. Правда, та часть его личности, что отвечала за критическое мышление, периодически напоминала ему, что к тридцати годам он так и не создал ничего стоящего и по-прежнему мечется по жизни, как в студенчестве. Иногда эта часть становилась огромной и затапливала всего остального Виктора. Тогда он становился мрачным, угрюмым и погружался в прокрастинацию. Из этого состояния его лучше всего выдергивала тетушка. Она просто звонила и рассказывала очередную дурацкую историю из своей жизни, а потом они хохотали. Виктор каждый раз предлагал ей написать наконец мемуары, а она отвечала, что ей всего-то слегка за шестьдесят и еще рано. Кто знает, что еще произойдет?