Однажды в полночь

И в течение неправдоподобно долгой, наполненной пониманием паузы, когда Томми привела Джонатана к себе в комнату, где трещал огонь в камине, а в середине небольшого стола стоял чайник, они продолжали молчать.

В конце концов Джонатан тихо спросил:

– Скучала по мне, Томми?

Пауза.

– Разве мы не виделись совсем недавно? – Томми изо всех старалась говорить так, чтобы в голосе ее прозвучала скука.

Джонатан лишь слабо улыбнулся и произнес одними губами: «Лгунья».

Она засмеялась и резко отвернулась. Вид у нее был беспокойный. Два небольших пятна краснели на скулах.

– Ты хорошо выглядишь, – вежливо сказала Томми. Что было забавно, потому что она еще ни разу не взглянула на него.

– Ну естественно. Почему ты ничего не рассказываешь о своем опасном деле?

И пока Резерфорд ходил у них над головами, Джонатан выслушал объяснения Томми.

Это было, конечно, чистейшей воды безрассудство. Другого он и не ожидал. Сумасшествие, страшный риск, сплошная глупость и донкихотство.

Во время продолжительной паузы, усваивая сказанное, он исподтишка оглядывал ее, пытаясь найти новые следы от ран или какие-нибудь другие отметины, и с несказанным облегчением не обнаружил таковых, и первым его вопросом был:

– Мне надеть повязку на глаз?

– Повязку?

– Может, парик?

– В смысле, как у адвоката?

Джонатан вздохнул с досадой.

– О, ради бога! Я – вылитый мой отец. По крайней мере, сильно его напоминаю. А он человек известный. Если у надсмотрщика есть хоть капелька ума, он сложит одно с другим и поймет, кто я такой.

– Во-первых, у надсмотрщиков нет и капельки ума, в особенности у этого. И никто в мире не поверит ему, даже если он сложит одно с другим. Во-вторых, мы воспользуемся твоей репутацией. Твоим привычным для всех образом. У всего имеется свое предназначение, включая и твой образ, которым ты в последнее время несколько тяготишься. Думаешь, его возможно как-то замаскировать? – снисходительно поинтересовалась Томми. – Будешь переживать, если не получится?

Джонатан холодно смотрел на нее.

– Я вообще не собираюсь ничего делать, – наконец сказал он. Это прозвучало как угроза.

Томми весьма неубедительно изобразила раскаяние.

– Я думаю, все пройдет так быстро, – это необходимо сделать очень быстро! – что никакой маскировки не потребуется. Более того, я считаю, что лучше всего, если ты будешь выглядеть именно так, как сейчас.

– Это как? Как воплощенное желание?

Она коротко улыбнулась и покачала головой, но щеки у нее слегка порозовели.

– Как Джентльмен с большой буквы.

– А чем ты займешься, пока я буду осматривать фабрику от лица владельца?

Фабрику, по иронии судьбы, ту самую, которую так хотелось заполучить его отцу, и сильнее с каждым днем, только потому, что он пока не смог ею завладеть. Фабрику, которую желал и герцог Грейфолк.

– Буду отвлекать надсмотрщика.

– И как тебе это удастся?

– О, пожалуйста! – Томми только рассмеялась.

Да, у нее это получится. Джонатан позволит ей это сделать.

После двух часов езды в наемной карете, которой правил какой-то тип, – Томми поверила в то, что, получив деньги, он будет держать язык за зубами, – они увидели вдали светившееся в солнечных лучах огромных размеров здание из красного кирпича. Его пять этажей с узкими, равномерно расположенными прямоугольными окнами возвышались над акрами лугов и живописной лесистой местности. Вполне пристойное на вид сооружение, бесконечное количество труб коптили черным дымом голубое небо. Рядом мерцала на солнце река. Позади основного здания, в добрых ста футах, стоял дом, судя по всему, спальный корпус для детей. Всегда на запоре, как сказала Джонатану Томми. Всегда запертый и охраняемый. И окруженный стеной высотой раза в два выше Джонатана.

На такую стену не вскарабкается никакой ребенок, можно и не мечтать.

Это символизировало все, ради чего жил его отец, – прогресс, потенциальные возможности и прибыль.

Невероятную прибыль! И Джонатан почувствовал, как кровь лихорадочно заструилась по жилам. Закололо подушечки пальцев.

Он ясно представил себе, как это происходит: прибыль создавалась потом и кровью детей.

Разве можно позволять себе наживаться на детском труде?

Он повернулся к Томми, потому что кто еще мог его понять?

А отец знал об этом? А герцог? Им что, было все равно?

Мальчика звали Чарлз Уилкерсон. Чарли – для краткости. Ему было восемь или девять лет, а может, и меньше – никто точно не знал. Тщедушный, маленький парнишка, которого надсмотрщик бил нещадно и не один раз. Благодаря своим связям в работном доме Бетнал-Грин Томми узнала, что примерно год назад Чарли продали на фабрику, где он стал сборщиком мусора и вязальщиком. Это означало, что ему постоянно приходится шнырять между гигантскими, непрерывно движущимися станинами и маховиками, чтобы выметать из-под них клоки хлопка, которые могут забить станки, отчего те остановятся и нанесут тем самым ущерб коммерции, а еще бегать между станками и связывать порванные нити.

Сборщики мусора, объяснила Томми, часто бросаются на пол плашмя, пропуская над собой крутящиеся колеса, иначе можно лишиться головы. Вот почему на таких работах используются самые маленькие дети.