Однажды в полночь

– Джонатан, мы с тобой за раз можем помочь только одному ребенку. Но кто-то вроде герцога… С такой властью, именем и деньгами… О, Джонатан! Только представь. Что, если… Если я расскажу ему, что случилось с моей матерью и со мной… Он обязательно прислушается! – Томми взглянула на медаль.

Господи, как ему не понравились эти слова: «Мы с тобой за раз можем помочь только одному ребенку»! Как Джонатана раздражает предел собственных возможностей, собственная молодость и несоответствие амбиций ресурсам. Он мог защитить Томми от Доктора или вытащить из реки. Однако у него не хватало сил изменить мир для нее, а люди вроде герцога и его отца… вполне смогли бы.

Но наверняка не захотели бы.

– Ты самая смелая из всех, кого я встречал, – признался Редмонд.

Томми удивленно округлила глаза и улыбнулась, легкий румянец выступил на щеках. Она отвернулась к окну, смутившись от того, что сама увидела себя в другом свете.

– И если ты собираешься поговорить с герцогом… Надеюсь, встреча с ним даст тебе все, что ты от нее ждешь.

– Я встречусь с ним завтра, – тихо сообщила она. Джонатан увидел, как побелели костяшки ее пальцев, стискивавших медаль.

Лежа головой на ее коленях, Чарли что-то пробормотал во сне, заворочался и громко пукнул.

Джонатан вздохнул.

– Тебе было обязательно спасать именно эту вонючку?

– Я не сомневаюсь, что ты всегда пахнешь крахмальным бельем, мылом и лосьоном после бритья.

Они резко замолчали, потому что обоих поразило это неожиданное перечисление всех его запахов.

– Ты забыла добавить: «Немыслимой мужской доблестью, свойственной только тебе».

Томми закатила глаза. Но Джонатан увидел, как краска залила ее ключицы.

Редмонд понимал, о чем она думает. Еще бы! Ведь Томми тоже понимала, о чем думает он, однако воспринимала его более чувственно. И по всей вероятности, ночами, в темноте, когда они лежали каждый в своей постели, Томми думала о том, как он пахнет, как мягко его волосы касаются ее ладоней, а также про коньяк и атлас – вкус его поцелуя. Джонатан знал, что снова восстановит ощущение ее кожи, шелковистой и нежной под его ладонями, ощущение того, как ее тело никло к нему, какая она была гибкая, и необузданная, и непосредственная, и ненасытная, когда он ласкал ее. Тех прикосновений к ней ему оказалось мало.

Неизвестно, о чем думала Томми по ночам, но его мысли были далеко за рамками приличия.

Повисшая тишина теперь воспринималась иначе. Они успокоились, расслабились. Джонатан понимал, что тайны ее шрамов, та часть ее жизни, которая не обсуждалась, создавала лишнюю напряженность между ними.

Остатки внутреннего напряжения были связаны с тем, откуда Томми узнала, как он пахнет, и со всеми вызываемыми запахами ассоциациями, о которых не говорят вслух. Они и не собирались говорить о них.

Потому что они – друзья.

– Джонатан, я понимаю, это для тебя внове и тебе трудно слышать. Но все случившееся со мной было так давно, что сейчас это воспринимается как сон. Потому что теперь я ничего не боюсь. И хотя возможностей у меня немного, я могу сделать все, что потребуется, для того чтобы получить желаемое.

Ее улыбка была безмятежной. Плечи расправлены.

Джонатан посмотрел на Томми и понял: она верит во все, что говорит. Действительно верит!

«О, Томми, ты боишься многого и даже не знаешь этого».

Томми была исключительно умной, искушенной, даже циничной. Иногда Джонатан даже испытывал перед ней трепет. Но в ней еще оставалось столько невинности! Он вспомнил, выражение глаз Томми, когда провел кончиками пальцев по ее подбородку, – этот огонь, желание, искреннее изумление и страх, потому что она была живым человеком и боялась влюбиться в страхе испытать боль. Выражение ее лица, когда она спросила его про своего отца – эту неуверенность, жадное стремление принадлежать кому-то. Томми была самой смелой из всех его знакомых. Но в этом мире существовали люди, – люди вроде герцога Грейфолка и отца Редмонда, – про которых ей ничего не было известно. Именно таких людей ей нужно бояться. Таких, кто обладает холодной разрушительной силой, как айсберги. Ничто из минувшего опыта не подготовило ее к встрече с подобными людьми.

– Тогда я надеюсь, ради нашего с тобой благополучия, что ты захочешь вызволять детей, а не завоевывать Британские острова, чтобы объявить себя диктатором.

Джонатан изо всех сил постарался сказать это осторожно, но получил в ответ подозрительный взгляд.

– Почему ты думаешь, что я не захочу это сделать?

Он фыркнул.

Но у него возникло жуткое подозрение, что если выбор ее будет таким, он ей поможет.

Глава 21

Джонатан заглянул в витрину мастерской Клауса Либмана, чтобы убедиться, что в кресле для позирующих не сидит какой-нибудь «бриллиант чистой воды».

А потом толкнул дверь, и колокольчик звякнул.

– Клаус, я привел тебе помощника.

Тот обернулся, увидев Чарли, просиял и что-то с энтузиазмом залопотал по-немецки. Широко открыв глаза, Чарли с восторгом смотрел на него. Единственное слово, которое Джонатан понял, было «Kinder» – «ребенок».

– Он не говорит на немецком, Клаус, – сухо заметил Джонатан. – Это английский ребенок. А зовут его Чарли.