Одноглазый дом

Паника нарастала. Он заметался от двери к окну, будто надеясь, что кто-то из них сжалится и выпустит его. Заметил в углу стул, и в голове сразу возник план спасения: достаточно разбить стекло, чтобы выбраться, главное – не медлить. Дарт уже замахнулся, когда услышал звон колокольчика, глухо доносящийся из глубины комнат. Сомнений не осталось: в доме был кто-то еще. Не выпуская из рук стул, он неуверенно пошел на звук. Мимо лестницы и дальше, через нишу в стене, в другую часть дома, состоящую из маленького коридора с тремя дверьми. Правую комнату Дарт выбрал для ночлега, а шум доносился из той, что посередине.

Он подкрался к двери, собрался с духом и приоткрыл ее. Комната была пуста: голые стены и высокий потолок, на котором даже лампочки не висело. Единственное, что здесь вызывало интерес, – большое круглое окно. Витражи считались украшением фасада, а здесь окно выходило во внутренний двор.

Внезапно поверхность стекла подернулась пленкой, и Дарт увидел… глаз. Черный витраж в центре окна задвигался, будто зрачок, пока не сфокусировался на нем.

– Не бойся, я не причиню зла, – пророкотал голос.

Дарт стал озираться по сторонам, пытаясь понять, откуда доносится звук, похожий на эхо. Казалось, голос раздается сразу отовсюду, но не принадлежит никому. В этой комнате человеку негде спрятаться, да и в рокоте было больше звериного, нежели человеческого.

Дарт попятился к двери. Его остановил зловещий скрежет петель за спиной.

– Не убегай, – продолжил невидимый собеседник. – Я тебе не враг.

– Кто вы?

– Нас зовут безлюдями.

– Их же не существует… – пробормотал Дарт растерянно.

– Ты слышишь и видишь меня. Неужто я не существую? – В бестелесном голосе послышалась насмешка, и пол слегка затрясся.

В приюте старшие ребята рассказывали страшилки о том, как заброшенные дома заманивали детей к себе, а потом сжирали их, не оставляя даже костей. Дарт считал такие истории выдумкой, но сейчас стоял под пристальным взглядом безлюдя, слышал его голос и даже чувствовал дыхание – то, что прежде казалось сквозняком.

– Как твое имя, несмышленыш? – пророкотал дом.

– Дарт, – никогда еще он не произносил своего имени с таким страхом.

– И у тебя нет своего дома, Дарт?

– Откуда вы знаете?

– Чувствую, что нет в твоем сердце места, чтобы назвать его домом. – Голос безлюдя стал еще ниже. Стены сдавили пространство, а потом снова вернулись в исходное положение, словно бы легкие выпустили и заново вобрали воздух. Дарт явственно ощутил теплое дуновение, как будто рядом с ним кто-то горестно вздохнул.

– У меня нет дома, – признался он, а потом добавил шепотом: – И никогда не было.

– Сердца наши чувствуют одно и то же одиночество. Мы можем стать друзьями, если захочешь.

– И вы не будете меня есть?

Тут уж затряслись и стены, и пол, и потолок. Так безлюдь смеялся.

– Нет, помощник нужен мне живым. А вот без еды обойдусь. Достаточно пустой тарелки на столе. Но если хочешь остаться, тебе придется уяснить одно правило.

Жизнь в приюте приучила Дарта соблюдать правила. Он их не боялся, поэтому согласно закивал.

– Я могу принять только себе подобных: таких же одиноких и покинутых. Не потерплю рядом тех, у кого есть семья, любовь… и все, чего когда-то лишился я. Иначе моя зависть прорастет плесенью и сожрет меня изнутри. Понимаешь?

– Наверно.

– Я дам тебе кров и работу, а взамен прошу разделить со мной одиночество.

– Я согласен, – выпалил Дарт. Сколько он себя помнил, это чувство всегда было с ним. И в тот момент полного отчаяния ему казалось, что оно неотделимо от него.

– Если нарушишь слово – тебе придется уйти. Я отпущу тебя с миром, но люди – нет. По их правилам, ты станешь предателем, и мне не защитить тебя от наказания. Ни семьи, ни взаимной любви, ни спутника по жизни. Ты и вправду готов?

В тот момент Дарт не мог вообразить себя через десять лет, не мог здраво оценить риск и не представлял, как переменчива сама жизнь и человеческие желания. Он не хотел возвращаться в приют и думал лишь о том, что ему негде жить и нечего есть. Он был двенадцатилетним мальчишкой – без родных, крова и средств к существованию. Привыкший к одиночеству и строгим правилам, Дарт легко принял условия безлюдя, потому что с детства уяснил: наказать могут не только за дурной поступок, но и за любовь.

Дарт замолчал, и лицо его стало рассеянно-безмятежным, как у ребенка, которым он никогда не был. В приюте таким не место. Проведя там несколько мучительных недель, Флори ни разу не встретила воспитанника с легкой улыбкой, играющей на губах. Детское смирение выглядело иначе. Ее преследовали печальные глаза, худые бледные лица, поникшие головы – коротко остриженные из-за вшей или, наоборот, неопрятно взлохмаченные, шеи, вжатые в острые плечи, и руки в несходящих синяках. Глядя на Дарта сейчас, невозможно было представить его одним из тех, кто рос в стенах приюта.

Флори задумчиво водила пальцем по ободу чашки, но, заметив, что Дарт наблюдает за ней, остановилась, прекращая гипнотическое движение. Пытаясь заполнить неловкую паузу, она сказала первое, что пришло на ум:

– Вот поэтому я так боюсь, что у меня отнимут Фе.